Патриотизм был важным идеологическим инструментом в арсенале Дизраэли-политика. В концепции нового торизма, весомый вклад в которую он внес благодаря своей апрельской и июньской речам 1872 года, патриотизму отводилась роль «национального объединяющего принципа» (Flavin 2005: 157). В художественном мире «Лотаря» предвосхищается эта самая роль, и мотив светского англиканизма, основанный на подобном патриотическом чувстве, передан Коризанде. Данный мотив встроен в композицию романа и предопределяет его сюжетную развязку. Однако присутствие такой идеи вызывает композиционные несообразности, продиктованные, с одной стороны, тем, что Лотарь не обладает жизнеспособностью, которая присуща Конингсби и Эгремонту (равно как и их программой положительных политических действий), а с другой — тем, что аристократическое общество, к которому принадлежит Коризанда и ее ближайшее окружение, представлено в романе отнюдь не идеализированно.
Роберт Блейк пишет: «Дизраэли видел, что аристократия, утратившая значительную часть своей политической власти, но сохранившая свой авторитет и умножившая свое богатство, рискует потерять чувство долга, которое только и предохраняет ее от вырождения в бесполезную касту» (Blake 1966b: 518–519), поэтому «он изображает великосветское общество, хорошо осведомленным и слегка ироничным наблюдателем которого он был в течение тридцати лет, с оттенком столь трудно уловимой сатиры, что ее, быть может, и не замечают те, кто служит мишенью для его насмешек» (Ibid.: 518).
Так появляется, например, в романе образ Сент-Олдегонда, «прямого наследника самого богатого герцогского состояния, если не самого знатного титула Соединенного Королевства».
Он был избалован, но знал об этом. Если бы он был обыкновенным человеком, то ограничился бы эгоизмом и капризами, но, обладая хорошими способностями и добрым нравом, он оказался эгоцентричным, безрассудно смелым и сентиментальным, <…> Олдегонд придерживался радикальных взглядов, будучи республиканцем до мозга костей. Он возражал против всяческих привилегий и уж тем более против любых сословий, кроме герцогского, которое относил к необходимым издержкам. Он также выступал за равное распределение любой собственности, за исключением земельных владений.
В отличие от Эгремонта и Конингсби, Сент-Олдегонд легкомысленно относится к своим обязанностям члена парламента и манкирует ими, когда это ему удобно (см.: Ibid. 413–417).
Шварц находит в «Лотаре» «остаточные признаки традиции романов „серебряной вилки“, с которой Дизраэли начинал свою деятельность романиста»:
Увлечение Дизраэли материальными аксессуарами аристократического мира нарушает духовные искания Лотаря <…>. В первой части романа роскошные трапезы в изысканном обществе описываются так подробно, что переживания Лотаря кажутся второстепенными.
Со Шварцем трудно согласиться как в целом, так и в отношении означенного частного аспекта. Прежде всего, во время пребывания в Брентаме, о котором здесь идет речь, Лотарь впервые оказывается гостем в семейном кругу после одинокого сиротского отрочества, и то, что ему в глаза бросаются «материальные аксессуары» герцогского имения и дома, представляется вполне оправданным с любой точки зрения. Если говорить об общем плане, то внимание Дизраэли к деталям уклада аристократической жизни не приходится отрицать, однако оно заявляет о себе не только в начале романа, а на всём его протяжении — от описания семейного обеденного стола в Брентаме до изображения приема в русском консульстве в Иерусалиме. Такое внимание к жизни аристократов наблюдается во всех произведениях Дизраэли. Трансформацией этого внимания является тонкая, едва уловимая насмешка писателя над аристократами. Она часто фиксируется в репликах светской беседы, которую Дизраэли мастерски умел передать. Когда, например, разочарованный Лотарь говорит: «Среди низших сословий, если верить газетам, постоянно происходят женоубийства, мы же, как принято в нашей среде, избавляемся от своих благоверных более вежливым способом, пока они сами не избавились от нас» (Disraeli 1870b: 447). В этом афоризме выражена не только горечь персонажа, но и авторская сатира на общественные нравы. На страницах дизраэлевских романов блестящая светская беседа, исполненная остроумия и юмора, предвосхищает, как отмечает Блейк, стилистическую манеру Оскара Уайльда (1854–1900) (см.: Blake 1966b: 77–78, 212–213).