— Я знаю, что вы имеете в виду, дорогой герцог Фитц-Аквитанский. Еще раз уверяю вас: лорд Стэнли сердцем и душой с нами, и я убеждена, что пройдет немного времени — и я увижу вашу милость в Дублинском замке{347}.
— Я уже слишком стар; во всяком случае, опасаюсь, что это так, — сказал герцог Фитц-Аквитанский с примирительной улыбкой.
Глава шестнадцатая
Примерно в трех милях от города река Моу катит свои волны через равнину. Пейзаж здесь не особо живописен, но всё равно радует глаз своим блеском. Берега реки соединяет добротный трехарочный каменный мост; окрестные земли изобилуют яркими пятнами лугов, а также огородов, за счет которых кормятся местные жители; пестрые цвета оживляют равнину и придают ей яркости. Ближнюю оконечность поля образуют в основном леса; лишь в одном направлении из-за вершин деревьев виднеется бурая ширь вересковой пустоши. По всей равнине рассеялись довольно крупные домики; их массивные каменные стены на фоне безоблачного неба в погожий летний день неизменно наводят путника на мысль об уюте и достатке.
Именно таким было небо и таков был день, когда через несколько суток после событий, описанных в предыдущей главе, здесь появился Эгремонт. Он ловил рыбу в моубрейском парке и шел вдоль ручья, огибая одну излучину за другой, пока тот, покинув границы владений, не проложил себе путь сквозь поросшую горбатым подлеском котловину холмистой пустоши, о которой упоминалось ранее, и, окончательно вырвавшись на равнину, не затерялся в водах более крупного потока.
Рыбалка у Эгремонта не задалась. По правде сказать, его удочка попросту резвилась в беззаботной руке. Он умело управлялся с ней, когда было на то настроение, теперь же захватил с собой скорее для того, чтобы найти повод побыть одному, нежели для развлечения. Порой в жизни наступает такой период, когда уединение необходимо — и именно это чувство овладело душой брата лорда Марни.
Порой в жизни наступает такой период, когда уединение необходимо.
Образ Сибиллы Джерард отпечатался в его сознании. Он пронизывал каждую его мысль; он чудился ему везде и повсюду. Кем же была эта девушка, столь непохожая на всех прочих женщин, которых он встречал на своем веку; та, что с милой серьезностью говорит о вещах столь огромной значимости (которые, однако, никогда не приходили ему на ум) и с каким-то скорбным величием оплакивает упадок своего племени? Она дочь простолюдина — и всё же гордится своей родословной. Ни одна благородная дама во всей стране не может похвастать столь идеальным обликом, ни одна из этих одаренных леди не обладает той чарующей простотой, которая пронизывала каждое слово, каждый поступок дочери Джерарда.
Да! Дочь Джерарда, дочь фабричного рабочего. Когда Сибилла ушла, Эгремонту не составило труда добыть нужные сведения у словоохотливой жены ткача. Что же касается отца девушки — он не был незнаком Эгремонту. Его горделивая осанка и благородные черты лица всё еще стояли перед мысленным взором нашего героя{348}. Запомнились ему и разумные речи — кладезь ума, раздумий и глубокого чувства. Сколь многое из того, о чем говорил Джерард, до сих пор гулко отдавалось в душе Эгремонта, задумчивой ноткой звенело в его ушах. А его друг, тот бледный человек с горящими глазами, который без какого бы то ни было пафоса, без педантизма, — напротив, с подкупающей безыскусностью и долей самой неподдельной прямоты, словно какой-нибудь магистр философии, обозревал самые возвышенные принципы политической науки — он что, тоже рабочий? Что же тогда получается, это и есть Народ? Если так, думал Эгремонт, вот бы подольше пожить среди них! Если сравнивать эту беседу с нашей светской болтовней, то последняя начинает восприниматься как что-то низменное. Не только потому, что ей недостает тепла, глубины и широты охвата; в светских гостиных всегда обсуждают людей, а не принципы, маскируя нехватку идей мнимыми догмами, а нехватку чувств — вымученными остротами; это говорит лишь о том, что у аристократов нет ни воображения, ни фантазии, ни эмоций, ни переживаний, ни эрудиции для того, чтобы отстоять свои взгляды; только, пожалуй, то же самое можно сказать про выразительность и хорошие манеры; их изящество низкопробно, образная речь бедна, — короче говоря, они банальны, безынтересны, глупы и необычайно вульгарны.