— Он… секретный, этот отдел, — сказал Иероним. — Я… я не могу тебе рассказать, иначе меня расстреляют.
— Что значит — не можешь сказать? — нахмурился Ипполитыч. — Ты не только можешь, ты просто обязан мне сказать об этом! Наверняка ты стал участником бесчеловечных экспериментов, разработок нового, ужасного по своей мощи оружия, так?
— Ну, не совсем, я просто…
— Так вот! — перебил ученого диссидент. — Ты же с нами, со свободными сибиряками? Мы должны рассказать народу о всех фактах произвола военной диктатуры и разгула научной мысли, не стоит этого бояться! Говори, что там с тобой делали?
Иероним не знал, что ответить. С одной стороны, Георгий был другом, ему можно было доверять, и во многом их политические взгляды совпадали. Но с другой стороны — те подписанные бумажки и слова Соломоныча о том, что за ним будут следить… К тому же, он помнил свое состояние после приема анти-водки, гордился тем, что был испытателем и имел, хоть и недолго, сверх-возможности, и был благодарен секретному отделу и государству за оказанное доверие. Поэтому, поразмыслив, он решил сказать полу-правду.
— На мне испытывали новые препараты, расширяющие возможности человека.
— Наркотики? — спросил Ипполитыч.
— В смысле?
— Говорят, раньше были такие вещества — наркотики, вроде водки, только в таблетках или в шприцах. Кто-то говорил, что они расширяют сознание, кто-то наоборот, утверждал, что они делают из человека животное. Что-то такое, да?
— Нет, не такое… там совсем другие вещества, я… я не помню название… Но ты знаешь, когда мне их дали… Я мог слышать чужие мысли, мог видеть через стены, и… ты не поверишь, я доказал теорему Ферма! Оказывается, у нее такое простое доказательство! Но я еще никому не показывал…
Георгий выслушал его, кивая, потом допил рюмку, стукнул кулаком по столу и заявил:
— Ты обманываешь меня, Иероним! Не поверю, что кто-то доказал теорему Ферма, ее даже сам Ферма наверняка не доказал. Не этим вы там занимаетесь, не этим! Скажи честно, ты с нами, или против нас?
Дермидонтыч молчал.
— Если ты с нами, — продолжил диссидент, — то ты будешь нашей надеждой, нашим человеком в рядах противника, и, возможно, благодаря тебе…
В этот момент послышался стук в дверь:
— Иероним Дермидонтыч! Откройте, КГБ!
«Мне конец», — понял ученый. Диссидент испуганно вздрогнул, затем злобно посмотрел на Иеронима и процедил:
— Предатель… Значит, сдал, гад, друга?
— Я не сдавал! — осипшим шепотом проговорил испытатель. — За мной слежка, они могли прийти в любой момент!
Георгий схватил ученого за воротник, приготовившись бить.
— Врешь,…!
— Ипполитыч! Не бей меня, лучше придумай, что делать!
— Именем закона, откройте! — послышался второй голос за дверью. — А то будем расстреливать!
Диссидент отпустил соседа, посмотрел на дверь и спросил:
— Где окно?
— Только на чердаке!
Мужики одновременно вскочили, накинули шубы и побежали вверх по лестнице, толкая друг друга. На половине пути диссидент спохватился, крикнул:
— Трактат! — спустился вниз, схватил со стола папку и побежал обратно, наверх башни. Послышались толчки в дверь, звук упавшего кирпича и мат кого-то из КГБ-шников.
Иероним тем временем уже вскарабкался на высокий подоконник, распахнул окно и осмотрелся. За зданием был большой сугроб, до леса совсем недалеко, но вот высота… Высота башни составляла пятнадцать метров Дермидонтыч никогда не прыгал с чердака и не знал, смягчит ли снег удар, или глубины сугроба не хватит.
— Прыгай уже, они выбивают дверь! — прикрикнул Ипполитыч.
— Мы не успеем, они нас все равно поймают, пока мы будем вылезать из снега, — сказал Иероним и попытался слезть с подоконника, но Георгий толкнул его обратно.
— А у нас есть выход? Лучше попробовать и проиграть, чем потом жалеть, что не попробовал!
«Ведь разобьюсь… Точно разобьюсь, — думал ученый. — Эх, сейчас бы анти-водки, она наверняка бы помогла, сделала меня сильнее. Но ее нет. А мы обречены».
Но он все же зажмурился и прыгнул. Пока Иероним падал, перед ним пронеслась вся его сознательная жизнь. Он вспомнил бородатое лицо Дермидонта, отца и воспитателя. Вспомнил, как первый раз пришел в НИИ и стал ученым. Вспомнил вокзал, вспомнил даже поезд, полный молодых сибиряков и едущий непонятно откуда.
Внезапно он осознал, что падает слишком долго, и открыл глаза. Его удивила яркость окружающего пространства, она была чрезмерной и совсем не характерной для сибирской зимы. Мгновением позже он понял, что вовсе не падает, а висит над поверхностью снега, в невесомости. Иероним перевернулся на спину, и, прищурившись от яркого света, разглядел огромную летающую тарелку, зависшую над башней и постепенно приближающуюся.