— И мне он большим кажется, этаким вот, как дядя Силантий, — проговорил Матвей.
— Нет, он росту небольшого, чуть-чуть, пожалуй, повыше Финогена Данилыча, — сказал Беляев.
Дед Фишка не пропустил этих слов мимо ушей.
— Они, вишь, Тарас Семёныч, малорослые-то, дюже на работу шустрые. Я ведь и сам, когда помоложе был, страсть как бойко работал. Ей-богу! Матюша не даст соврать, — внушительно сказал он.
Беляев засмеялся, покашливая от табачного дыма.
Поезд затормозил, вагон, сжатый с обоих концов, заскрипел и медленно подъехал к платформе вокзала.
Иззябшие пассажиры, размещавшиеся на верхних полках, соскочили с них и, нагрузившись чемоданами и узлами, заспешили к выходу. Партизаны переждали, пока кончится суета, надели свои заплечные мешки и не торопясь вышли из вагона.
Беляев ввёл партизан в обширный, до отказа набитый разноликой толпой зал, посоветовал располагаться на тяжёлых дубовых скамейках.
— Я во ВЦИК поеду. Надо где-то ночлег получить да насчёт встречи с товарищем Лениным узнать, — сказал Беляев, когда мужики кое-как протискались к скамейкам.
— Ну, с богом, Тарас Семёныч, счастливого тебе пути! — отозвался за всех дед Фишка.
Беляев вернулся на вокзал в полдень, возбуждённый и радостный.
— Дела, товарищи, налаживаются, — сказал он, обращаясь ко всем, — ВЦИК телеграмму нашу получил, жить будем в гостинице «Европа».
— А когда к Ленину? — спросил Матвей.
— Владимир Ильич обещал денька через три-четыре принять, — ответил Беляев. — А пока Москву посмотрим, в центральных организациях побываем.
Партизаны оделись, подпоясались, взяли свои мешки и направились вслед за Беляевым. В валенках, подшитых кожей, в лохматых собачьих папахах, в красных дублёных полушубках, в домотканых цветных кушаках, они привлекали внимание прохожих, и те с любопытством осматривали их.
В гостинице им отвели большую светлую комнату, правда холодную, но зато с зыбкими варшавскими кроватями, письменным столом из красного дерева и телефоном. Вскоре Беляев принёс откуда-то два больших чайника кипятку. Матвей достал из мешка сухари, сало, и партизаны уселись за стол. Потом они вынули кисеты с самосадом и, усевшись близ окна, в которое хорошо было видно улицу, закурили, разговаривая о Москве, о Ленине, вспоминая свою далёкую и родную Сибирь. Вечером они по очереди помылись в ванне и за ночь, впервые за долгую дорогу, хорошо выспались на мягких постелях.
На другой день утром, когда все собрались идти смотреть Красную площадь и Кремль, протяжно и тонко зазвонил телефон. Тарас Семёнович торопливо взял трубку с аппарата, и партизаны затаили дыхание.
— Владимир Ильич ждёт нас, товарищи, — сказал Беляев, одёргивая на себе короткую тужурку из серого шинельного сукна.
От неожиданности всего происшедшего никто и слова промолвить не мог. Стали торопливо одеваться. Дед Фишка сбросил с себя полушубок, достал из-под кровати свой мешок, вытащил из него новую холщовую рубаху и поспешно надел её.
Всю дорогу спешили. Беляев пробовал что-то рассказывать о Красной площади, о Лобном месте, но его слушали плохо.
Все были взволнованы мыслями о предстоящей встрече с Владимиром Ильичём. У ворот Кремля военный с винтовкой в руках остановил партизан. Беляев начал с ними объясняться, но откуда-то из-за ворот подоспел другой военный, по-видимому начальник караула.
— Сибирские партизаны? — спросил он весело.
— Они самые, — ответил Беляев.
— Пропустите их, Ксенофонтов, к Владимиру Ильичу идут, — сказал военный, приглядываясь к партизанам и не переставая поблёскивать белозубым ртом.
Когда дед Фишка, шедший предпоследним, поравнялся с этим военным, он всё тем же весёлым голосом спросил:
— Неужели, дед, и ты воевал?
— Нет, милок, кур щупал, — буркнул дед Фишка.
Военный засмеялся и долго смотрел восторженным взглядом на удаляющихся партизан.
Дверь кабинета Ленина отворилась, и партизаны увидели женщину.
— Пожалуйста, товарищи, проходите! Владимир Ильич просит вас, — сказала женщина, приветливо улыбаясь и отступая от двери в сторону.
Партизаны поднялись, переглянулись, выжидая, когда Тарас Семёнович войдёт в кабинет первым. Теперь, в эту последнюю минуту перед встречей с Лениным, Матвей вдруг почувствовал, что ему становится трудно дышать.
Владимир Ильич порывисто поднялся из-за стола и лёгкой, упругой походкой пошёл навстречу.