— Там будет отец?
Серджо доехал до верхней части улицы Жан-Леклер и резко свернул направо.
— Делайте, что вам сказано, — сухо посоветовал он, останавливаясь.
Девушка искоса разглядывала его. Красивый малый, но не очень-то приветливый.
— Спасибо, — сказала она, выходя из машины.
Но тот сразу умчался, даже не попрощавшись. Тем временем Барани поднял тревогу.
— Я ее потерял. Мне нужно подкрепление, чтобы прочесать весь район.
— Вас понял, Белый, — ответил ему мрачный голос. — Сделаем все необходимое.
Вернувшись на площадь Ги-Моке, Барани приказал полицейскому, сидевшему за рулем:
— Проедем по маленьким улицам. Может быть, повезет и наткнемся на девчонку.
— Ты думаешь, она попытается встретиться здесь с отцом?
Барани пожал плечами.
— Здесь или где-нибудь еще — как знать? Наше дело — день и ночь следить за ней и ее матерью. А она от нас ушла. Поезжай по улице Жан-Леклер, а там посмотрим.
Шофер повиновался, а Барани, опустив стекло, высматривал среди прохожих Мартину. Но никого похожего не было! А она уже прогуливалась по скверу, как велел ей Серджо.
Светило солнце, и почти все скамейки и стулья были заняты. Мамаши следили за детьми, лепившими пирожки из песка. Некоторые вязали или пришивали метки к белью. Старики, расположившиеся на стульях, сражалась в карты. Неподалеку от них Мартина заметила уединенную скамейку и села на нее. Отца не было видно. Она закурила «Лаки Страйк», но тут же с недовольной гримаской вынула сигарету изо рта, так как рядом с ней устроился какой-то бродяга. Этот грязный тип чесался! Недоставало еще заполучить от него вшей! Она сделала движение, чтобы встать, но остановилась, услышав хорошо знакомый голос.
— …Здравствуй, дочка. Ты куришь?
Девушка поперхнулась дымом и закашлялась. Голос, будивший в ней столько воспоминаний, продолжал:
— Не поворачивайся ко мне. Смотри на девочку с лопаткой.
Мартина послушалась, но не могла хоть искоса не поглядывать на отца.
— Как мама? — прошептал тот.
— Ничего, папа. Конечно, не так, как раньше, но…
— Понимаю, — сказал Муш сквозь зубы, глядя прямо перед собой.
На нем был старый костюм, некогда синий, но совершенно выцветший. Туфли были подвязаны бечевками. Голову покрывала потрепанная фуражка, а брови с помощью краски стали совсем черными. На плече висела сумка, откуда выглядывало горлышко бутылки красного вина. Густая борода скрывала его лицо.
Он принялся вытаскивать из кармана окурки, продолжая внимательно следить из-под опущенных век за происходящим вокруг.
— Мне нужно было повидаться с тобой до отъезда.
— Ты уезжаешь?
— Навсегда.
Сердце девушки сжалось. Ведь это был ее отец. Да, он бандит… Но к ней он всегда был добр.
— Мы больше не увидимся?
Сторож, дежуривший в сквере, прошел мимо них, бросив подозрительный взгляд на бродягу. Тот еще ниже опустил голову.
— Твоя мать вряд ли хочет видеть меня. И я ее понимаю.
— Не думай так, папа! Конечно, она потрясена всем этим, но по-прежнему тебя любит.
Муш вынул листок папиросной бумаги и высыпал на него табак из окурков.
— Ты должна убедить ее развестить со мной. Ей нужно снова выйти замуж. Я настаиваю на этом. Ей теперь еще хуже, чем если бы я умер. Убеди ее забыть меня. И прошу тебя, не говори ей, что мы сегодня виделись. Ни в коем случае. Она слишком слаба.
Он свернул сигарету, провел по краю бумаги языком и глухо прибавил:
— Хочу поблагодарить тебя за все, что ты для меня сделала.
— Ты мой отец.
— Да, конечно… Но ты все же действовала великолепно. Без тебя я но смог бы связаться с Альдо и не был бы здесь.
Сигарета Мартины догорела уже до пальцев, прежде чем девушка решилась спросить:
— Папа… Это правда, что ты убил кого-то во время побега? Муш ответил не сразу. Он чиркнул спичкой по заду, поднес пламя к сигарете и, наконец, сказал:
— Я хотел, чтобы этот тип сбежал со мной. А он собрался поднять тревогу… И тогда…
Не было нужды кончать эту фразу, Мартина поняла. Дрожь пробежала по ее телу. Сигарета выскользнула из рук, и она машинально наступила на нее, чтобы погасить.
Ее отец продолжал хриплым голосом:
— Я знаю, какое зло вам причинил. Особенно тебе. Но, к несчастью, прошлое изменить нельзя. Что сделано, то сделано.
Он слегка повернулся к дочери и, не отрываясь, смотрел на нее. Ему хотелось вобрать в себя ее облик, живую память о ней.