| A goal stood before Siddhartha, a single goaclass="underline" to become empty, empty of thirst, empty of wishing, empty of dreams, empty of joy and sorrow. | Одну только, единственную цель ставил себе Сиддхартха: опустошать свою душу, вытравить из нее всякие стремления и желания, всякие грезы, всякие радости и страдания. |
| Dead to himself, not to be a self any more, to find tranquility with an emptied heard, to be open to miracles in unselfish thoughts, that was his goal. | Умереть для самого себя, перестать быть Я, обрести покой в опустошенном сердце, самоотрешившейся мыслью быть готовым к приятию чуда - такова была эта цель. |
| Once all of my self was overcome and had died, once every desire and every urge was silent in the heart, then the ultimate part of me had to awake, the innermost of my being, which is no longer my self, the great secret. | Когда все личное будет преодолено и умрет, когда смолкнут в сердце все желания и страсти, тогда должно будет проснуться основное, сокровеннейшее в человеческом существе - то, что уже не есть "Я" - великая тайна. |
| Silently, Siddhartha exposed himself to burning rays of the sun directly above, glowing with pain, glowing with thirst, and stood there, until he neither felt any pain nor thirst any more. | Молча выстаивал Сиддхартха под отвесно падающими солнечными лучами, ожигаемый болью, сгорая от жажды, и стоял до тех пор, пока не переставал чувствовать и боль, и жажду. |
| Silently, he stood there in the rainy season, from his hair the water was dripping over freezing shoulders, over freezing hips and legs, and the penitent stood there, until he could not feel the cold in his shoulders and legs any more, until they were silent, until they were quiet. | Молча стоял он в дождливое время года; с волос его струилась вода на озябшие плечи на мерзнущие бедра и ноги - стоял до тех пор, пока и плечи, и ноги не переставали ощущать холод, пока они не утрачивали всякую чувствительность. |
| Silently, he cowered in the thorny bushes, blood dripped from the burning skin, from festering wounds dripped pus, and Siddhartha stayed rigidly, stayed motionless, until no blood flowed any more, until nothing stung any more, until nothing burned any more. | Молча садился он среди усеянных шипами растении; из обожженной кожи капала кровь, из нарывов выступал гной, но Сиддхартха продолжал сидеть, как пригвожденный, не двигаясь с места, и сидел до тех пор, пока кровь не переставала течь, пока он не чувствовал более ни уколов, ни жжения. |
| Siddhartha sat upright and learned to breathe sparingly, learned to get along with only few breathes, learned to stop breathing. He learned, beginning with the breath, to calm the beat of his heart, leaned to reduce the beats of his heart, until they were only a few and almost none. | Сиддхартха сидел прямо, как столб, и приучался сберегать дыхание, довольствоваться как можно меньшим количеством воздуха, приучался и совсем задерживать дыхание; вместе с дыханием он приучался замедлять и биение сердца, уменьшать число его ударов, пока сердце почти совсем не переставало биться. |
| Instructed by the oldest if the Samanas, Siddhartha practised self-denial, practised meditation, according to a new Samana rules. | Под руководством старейшего из аскетов Сиддхартха упражнялся в самоотрешении и самопогружении, по новым правилам саман. |
| A heron flew over the bamboo forest-and Siddhartha accepted the heron into his soul, flew over forest and mountains, was a heron, ate fish, felt the pangs of a heron's hunger, spoke the heron's croak, died a heron's death. | Вот белая цапля пролетела над бамбуковым лесом. И Сиддхартха тотчас же воспринимал цаплю в свою душу, летал над лесами и горами, сам становился цаплей, пожирая рыб, голодал вместе с цаплей, кричал голосом цапли, умирал смертью цапли. |
| A dead jackal was lying on the sandy bank, and Siddhartha's soul slipped inside the body, was the dead jackal, lay on the banks, got bloated, stank, decayed, was dismembered by hyaenas, was skinned by vultures, turned into a skeleton, turned to dust, was blown across the fields. | Мертвый шакал лежал на песчаном берегу, и душа Сиддхартхи входила в труп, становилась мертвым шакалом, лежала на берегу, вздувалась, смердела, разлагалась, растерзывалась гиенами и коршунами, превращалась в скелет, становилась прахом и развеивалась по полю. |
| And Siddhartha's soul returned, had died, had decayed, was scattered as dust, had tasted the gloomy intoxication of the cycle, awaited in new thirst like a hunter in the gap, where he could escape from the cycle, where the end of the causes, where an eternity without suffering began. | Но испытав смерть, разрушение и распыление, изведав мутное опьянение круговорота, душа Сиддхартхи возвращалась назад, снова томимая жаждой и, как охотник, вновь высматривала лазейку, через которую можно было бы вырваться из круговорота вещей туда, где наступал конец закону причинности, где начиналась чуждая страданию вечность. |
| He killed his senses, he killed his memory, he slipped out of his self into thousands of other forms, was an animal, was carrion, was stone, was wood, was water, and awoke every time to find his old self again, sun shone or moon, was his self again, turned round in the cycle, felt thirst, overcame the thirst, felt new thirst. | Он умерщвлял свои чувства, умерщвлял свою память; он ускользал из своего "Я" в тысячу чужих оболочек, становился животным, падалью, камнем, деревом, водой, но всякий раз, пробуждаясь, - при свете ли солнца или в сиянии месяца - снова находил себя, снова становился "Я", носился в круговороте, чувствовал жажду, подавлял ее, и вновь томился жаждой. |