Марта сидела на опушке леса и чертила палочкой на земле дом, забор, какие-то геометрические фигуры. «Он сказал, что я ее ненавижу. Это ложь, и все же я несу ответственность за то, что ворвалась в чужую семью. Кроту простительно, он слепой, живет под землей, повинуется только своему инстинкту, но я-то, я-то знала, что делаю. Мне хотелось, чтобы Рейнир принадлежал мне одной, мне нужны были его ласки, его внимание или то, что я считала нежностью и вниманием. Ради этого я обманывала Пауля — вот мое второе предательство, единственное, в котором я еще смею признаться. Почему в отношении маминых друзей я сохраняла лояльность и даже больше чем лояльность? Вероятно, я всегда подозревала то, что сгоряча выпалил Рейнир: они не считают меня своей. Я мучилась сомнениями и не могла смириться с этим. Расстаться с ними? Нет. Ведь это значило бы утратить чувство принадлежности к их кругу, перестать жить их мечтами о будущем. Наверное, в глубине души я всегда знала, что далека от них, и, может быть, потому они особо не приближали меня к себе, даже во время войны держали на расстоянии. Подозревая друзей, я сама как-то незаметно пришла к предательству, изменила нашим идеалам, которые стали казаться мне нереальными, иллюзорными. Во имя чего? Не знаю. И Рейнир тут ни при чем. Я предала, мне и отвечать».
Марта нарисовала на земле звезду и обвела ее концы ободком. Звезда стала походить на кристалл. Марта вздрогнула и стерла все. Неужели, если хочешь жить в этом мире, надо жертвовать своей цельностью, своей нравственной чистотой? Вокруг стена леса, точно блеклый старинный гобелен, отгородивший Марту от ярких живых красок действительности. Раздвинуть, разорвать эту преграду, слиться с вечной природой, неподвластной ни человеческим страстям, ни времени, стряхнуть с себя все нечистое и познать настоящую радость жизни!
Рейнир издали увидел юбку Марты — светлое пятно на фоне темного леса, но не сделал ни шагу в ее сторону. Не пожелал пойти ей навстречу. Пока еще нет. Марта стала для него козлом отпущения, на ней он выместил чувство бессилия перед Софи. В его глазах Марта воплощала те идеалы, которые раньше были его собственными, — вот почему он так безжалостно на нее ополчился. В сущности, он ополчился на самого себя, каким был в годы войны и оккупации, когда вместе с товарищами участвовал в Сопротивлении, и позже — в сорок пятом, в сорок шестом. Именно поэтому беседа с Фоллером побудила его, вопреки собственному желанию, все же искать контактов с Мартой, еще раз встретиться с прошлым. Он ополчился на то самое, что было основой его уважения к самому себе, и в то же время втайне надеялся получить от Марты доказательство, что его былые идеалы и поныне неколебимы в своей жизненной правдивости и силе.
Марта, как выяснилось, ничуть не походила на стяжательницу и карьеристку, и это наблюдение привело Рейнира в замешательство — следить за таким человеком просто непорядочно. При всем желании найти в ней сколько-нибудь серьезные недостатки он не мог отрицать, что Марта — человек искренний, чистосердечный и что в ней нет ничего наигранного. И все же он не целиком ей верил. «Такая сложная натура, — думал он, — не может быть одновременно столь наивной!» Ему казалось, что она недостаточно хорошо знает самое себя, втайне побаивается и людей, и всего мира. Она всегда хотела считаться полноценной, всеми силами стремилась завоевать авторитет и одобрение и в то же время при первом сигнале тревоги была готова броситься в наступление или перейти к отчаянной обороне. И всякий раз, когда Рейнир видел, с какой прямотой и доверием Марта относится к людям, которых он сам считал неблагонадежными, его коробило, и эту, с его точки зрения, нелепость он объяснял ее внутренней раздвоенностью — неосознанной или, быть может, подавляемой. Потом он снова начинал сомневаться. Временами ему казалось, что правда на стороне Марты и что именно благодаря своей прямоте и уму Марта была не просто хорошим человеком, более того, к ней никогда не прилипали ни фанатизм, ни лицемерная кротость, с которыми она соприкасалась. Желание видеть ее в таком свете всегда появлялось у Рейнира в критические моменты, когда он терзался сознанием собственной непоследовательности. И тем ожесточеннее было его внутреннее сопротивление Марте в других ситуациях, он не мог простить ей, что она не считается с чужими мнениями и все же не в силах заставить его примириться с тем, что требовательно заявляло о себе в глубине его существа. Он был вынужден постоянно задумываться о вещах, которых вовсе не искал в этой связи: о чувстве солидарности, дружбе, доверии, уважении. Сотни раз собирался он предупредить ее, думая, что она чего-то недопонимает. Проще всего было бы сообщить Фоллеру и другим руководителям Фонда, что у них, собственно, нет оснований для беспокойства, что, приглашая по своему выбору лекторов, Марта Вейк искренне верила, что это пойдет на пользу Учебному центру. Но в том-то и дело, что он не мог дать такой отзыв именно потому, что Марта была его любовницей. Раз уж здесь примешиваются личные чувства, он обязан быть максимально объективным. Любовь — это одно, а дело — совсем другое. Пожалеть Марту, все тихо-мирно уладить — значило самому стать соучастником того, что он называл дурачествами и со всей категоричностью отвергал. Оставаясь в этом смысле противником Марты, Рейнир «уступил» ей в другом: стал ее возлюбленным, чуть не разрушил ради нее свою семейную жизнь. Но эта двойственная роль была ему более чем неприятна. «Надо кончать, — думалось ему по временам, — так дальше продолжаться не может». Однако жить без Марты он тоже не мог. Он привык разговаривать с ней обо всем, ему не хватало ее общества, когда они не виделись. Непринужденность и чистосердечие Марты делали и Рейнира свободным, раскованным, как никогда. К тому же связь с Мартой бросала вызов и Софи, и его отцу, и тому окружению, в котором он вырос. Все это было запоздалой реакцией на смехотворные, но бесившие его сословные предрассудки, которые ему всю жизнь навязывали — раньше родители, а теперь Софи: кто этот молодой человек, эта девушка, из какой они семьи, чем занимается отец, не родственники ли они такого-то и такого-то, фамилия еще ничего не говорит, это неподходящее для нас знакомство, ни для тебя, ни для детей…