Датье протерла рюмку чайным полотенцем и поставила перед Блекером. Рядом поставила бутылку. Ягодная настойка. Три гульдена девяносто пять центов. Винокуренный завод ван ден Боса. Лучше бы стаканчик пльзеньского, размечтался он. Но Датье, стоя рядом, с радостной улыбкой ждала, когда он выпьет глоточек. От этого сладкого пойла вполне может разболеться живот, подумал он.
— Твое здоровье, — сказала Датье.
— Твое здоровье, — отозвался Блекер.
— Здоровье — это самое главное в жизни, — продолжала Датье. — Вспомни своего отца. Когда твоя мать вышла за него замуж, врач сказал ей: «Сударыня, я обязан вас предупредить. Вы связали свою жизнь с больным человеком». Конечно, не очень приятно слышать такое. Но что ей оставалось? Не могла же она бросить его сразу после свадьбы.
— Не всегда же он болел, — заметил Блекер.
— У него было что-то с головой. Не опухоль, иначе бы он не протянул еще пятнадцать лет. Но временами у него случались припадки, и твоя мать не знала, как ему помочь.
Блекер очень хорошо помнил, как это бывало. Чувствуя приближение припадка, отец ложился в постель. Через несколько минут он начинал сучить ногами, как большой младенец, и кричать во всю мочь. Мать садилась около него на табурет, ловко всовывала катушку ниток между крепко сжатыми зубами и стирала со лба пот влажной махровой рукавичкой. «О Барт», — причитала она и тихо плакала.
— В последние годы он почти не видел, можно сказать, совсем ослеп. Ох-ох-ох. — Датье сокрушенно покачала головой. — А ему ведь только сорок было. Слишком молод, чтобы умирать. Слишком молод.
Мне он всегда казался стариком, подумал Блекер. Странно, ведь через восемь лет ему самому исполнится сорок. Крепким здоровьем он никогда не отличался и, вполне возможно, к тому времени тоже умрет. Уже сейчас с ним что-то неладно. Может, рак в животе, в крови, в костях. Или сужение сосудов, которым часто страдают конторские служащие. Язвой желудка он уже обзавелся, но от нее не умирают.
— Я постоянно твержу об этом Маритье, но что толку, разве она слушает. Сейчас вот тепло, но она и в плохую погоду бегает в тоненьких брючках. Красиво, конечно, я прекрасно понимаю, зато потом всю зиму мается с воспалением мочевого пузыря.
— А что она делает? — спросил Блекер, хотя его гораздо больше интересовало, как она выглядит.
— Ерундой занимается! — воскликнула Датье. — Замуж девчонке пора, да чтоб муж побогаче. А то ей, видишь ли, только дорогие вещи по вкусу. Туфли купила за восемьдесят гульденов. Восемьдесят гульденов на ноги, с ума сойти! Школу бросила. Потом ведь пожалеет. Теперь без бумажки никуда не сунешься. Никуда! Это только евреи могут. Им все нипочем. Если хочешь знать, «Аякс» тоже только для евреев. Этот Маритьин тоже из них. Семья у него с текстилем связана, значит, в тряпье недостатка не будет. Так вот у них дома все болеют за «Аякс».
Если в воскресенье днем «Аякс» играет в Амстердаме, схожу поболею, решил Блекер. Правда, в тот раз, когда они наголову разбили «АДО» на собственном поле, он злорадно посмеивался.
— Сейчас Маритье работает на прогулочном катере, — продолжала Датье. — Но это временно, летом. А потом опять к матери за помощью, на это мать еще годится… И то сказать — не дашь же своему ребенку умереть с голоду.
Она подошла к фисгармонии и взяла фотографию в рамочке.
— Вот Маритье. Тогда она собиралась стать манекенщицей.
Перед ним была плохо увеличенная карточка, лицо сильно отретушировано, локоны, как крылья.
— Да, она красивая девушка, — с гордостью сказала Датье, когда Блекер вернул ей фотографию, улыбнулась, подышала на стекло и вытерла его о живот. — Сделаю ему еще яичницу, — без всякого перехода громко заявила она, ставя карточку на место, и вышла в прихожую, напевая на ходу: — «Мы едем в Зандворт к морю, мы берем с собой бутерброды…». В Зандворт мы не поедем, — перебила она себя. — Уже вечер, нечего там делать.
В комнату проник запах свежей яичницы. Датье определенно доставляло удовольствие ухаживать за ним. Блекер уселся поудобнее и отхлебнул вина. Хотелось курить, но сигареты остались в гаагской конторе на столе и дома на журнальном столике в шкатулке «Сувенир из Валкенбурга».
Петер, наверное, спрашивает, где отец. Только бы Адри не сказала ему, что этот негодяй бросил их и вряд ли вернется. Для мальчика это будет тяжелый удар. С матерью ведь не поборешься, ей неинтересно дарить свои рисунки, на которых одни автомашины.