Сигиец нахмурил брови, видимо, действительно пытаясь найти ответ на этот вопрос. Искал довольно долго.
— Не знаю, — признался наконец он, и в его равнодушном голосе чувствовалась почти нескрываемая растерянность.
— Не знаешь⁈ — Бруно расплылся в безумной улыбке, сверкая дыркой вместо переднего зуба. Глаза лихорадочно заблестели.
Он сам того не ожидал. Сам не понимал, как это получилось. Просто в следующий же миг размахнулся и заехал сигийцу кулаком в челюсть, а тот даже не попытался ни защититься, ни уклониться. Кажется, оба были удивлены тем, что Маэстро сможет это сделать.
Бруно взвыл от боли в отбитой руке, но боль лишь вызвала эйфорию и ощущение вседозволенности. Он размахнулся левой, однако сигиец перехватил руку в запястье и с силой выкрутил, тут же отрезвляя и возвращая с небес, где все можно, на землю, где стоял бездушный убийца, для которого убийство — что-то рутинное и скучное, сродни опорожнению мочевого пузыря.
— Не делай так больше, — сказал сигиец, пошевелив челюстью.
— А то что⁈ — крикнул Бруно, вырываясь. — Убьешь меня?
— Нет.
Сигиец выпустил руку, и к Маэстро пришло внезапное осознание, что он действительно только что был на волосок смерти. Его заколотило то ли от нервного потрясения, то ли от охватившего ужаса. Он начал ходить кругами, обнимая себя за трясущиеся плечи.
— Успокойся, — сказал сигиец.
Бруно застыл, как вкопанный, сверля его бешеным взглядом.
— ПОШЕЛ НА ХУЙ! — провопил Маэстро, срывая голос, на всю улицу и своим воплем вспугнул пару ворон, сидевших на коньке крыши ближайшего здания.
К счастью, узкая улочка была совершенно пуста и безлюдна.
— Полегчало? — спросил сигиец, когда эхо стихло.
Бруно не ответил, только шмыгнул носом и бессильно опустился прямо на пыльную дорогу, уронил голову на подставленные ладони.
— Идем.
— Я никуда не пойду, — сипло возразил Бруно, морщась от боли в горле.
— Пойдешь.
— Я здесь сидеть буду! — он вскинул голову.
— Не будешь, — сказал сигиец. — Завтра ты уезжаешь.
— Куда?
— В Шамсит. Кассан уже договорился.
— Ты ж просто это выдумал, — горько усмехнулся Бруно, не веря своим ушам.
— Не выдумал. Здесь для тебя слишком опасно.
Бруно похлопал глазами, яростно почесал за ухом и вдруг отчаянно расхохотался, едва не падая в пыль.
— Ага. Сперва ты сломал мне жизнь, а теперь забеспокоился?
— Идем, — сказал сигиец, вновь протягивая ему руку.
— Не пойду! — Бруно взялся за виски, в которых бешено стучала кровь.
Сигиец дернул щекой со шрамом, и его губы задержались в кривой ухмылке дольше обычного.
Те анрийцы, что ближе к вечеру того дня шли по Конному прогону, наблюдали странную, нелепую, но вполне обычную для Анрии картину: по проезжей части шел высокий человек в плаще, явно при оружии, и тащил за шкирку другого, сухопарого, в помятом мокром и грязном сюртуке. Второй вертелся, вырывался, страшно матерился на всю улицу, обогащая лексикон новыми заковыристыми выражениями даже бывалых сапожников и кучеров. Человек в плаще проявлял полную невозмутимость и непричастность к происходящему, лишь периодически встряхивал сквернослова и подгонял, заставляя быстрее переставлять ноги.
Едва ли не каждый день хмурый, неразговорчивый человек тащил за шкирку должника, картежника, мелкого вора, мошенника, сбежавшего с чьими-то деньгами, любовника или неверного мужа, оставившего жену с парой голодных ртов, или парня с внешностью слегка побитого эфеба, который не смог удержать в штанах распухшую неуемную любовь к чьей-то дочке.
Обычное дело, на которое даже смотреть не интересно. На него и не смотрели. Разве что кто-то улыбался, ведь дураки и неудачники всегда веселят, кто-то качал головой, возмущались женщины, а девицы смущенно краснели и еще больше пугались потери невинности и перспективы деторождения. Ведь если верить сквернослову, человека в плаще родила отнюдь не женщина, а если и женщина, то не тем местом, которым Бог предусматривал.