В светских кругах Анрии ходило много слухов о характере отношений Адлера с сестрами Фернканте, от самых пресных и банальных до фантастических. Подтвердить их или опровергнуть никто так и не смог. Адлер был для анрийского света загадкой, которая хоть и не чуралась выхода в свет, посещала каждый салон, банкет и бал, но всегда оставалась где-то в стороне. Кто-то, так и не сумев уличить Адлера в любовных связях с видными дамами, строил самые смелые догадки о его отношениях с бароном Фернканте. В Анрии вообще обожали кого-нибудь обсуждать, и считалось дурным тоном не давать повода для сплетен. Ведь если на страницы политических журналов не раз попадал голый зад самой кронпринцессы в разнузданной позе с задранной юбкой в окружении неких господ со спущенными штанами и смиренно взирающих на непотребство кайзера и наследника, чем анрийская элита хуже? Конечно, смакование чьих-то местечковых интрижек не идет ни в какое сравнение с обсуждением монаршей задницы, в которую Империю не поимел только ленивый, но хоть что-то.
Однако сплетники были бы крайне раздосадованы, узнай они правду. Карл Адлер действительно любил и старого барона, и его дочерей. Более того, испытывал к ним нежнейший трепет. Тот же трепет он испытывал, любуясь живописью или скульптурой. Многих повергало бы в шок открытие, что Адлер, испытывая равное влечение к мужчинам и женщинам, не имел за свою жизнь ни одной любовной связи.
Его влекла лишь красота, он мечтал, чтобы красота правила миром, лишенным уродства. Машиах когда-то заразил Адлера такой идеей, поверившего, что однажды это станет возможным — будущее довольных, счастливых людей, не испытывающих нужды удовлетворять животные потребности, стремящихся творить и нести красоту миру…
Но это было давно. Настолько давно, словно в прошлой жизни.
Когда Адлер под руку с сестрами Фернканте вышел из Морского Театра, уже стемнело. Он вдохнул свежий после недавнего дождя ночной воздух и огляделся по сторонам. На округлой площади перед театром в свете фонарей все еще стояло несколько экипажей, однако кареты барона Адлер не заметил.
Он тяжело вздохнул: Хенрик, кучер барона, был не самым добросовестным и ответственным. Адлер не понимал странной привязанности Фернканте к этому пьянице, который каждую свободную минуту посвящал выпивке. Вот и сейчас наверняка нализывался в каком-нибудь кабаке, совершенно позабыв, что пьеса заканчивается ровно в десять.
Адлер достал из кармана часы, взглянул на циферблат — стрелки спешили к половине одиннадцатого. До дома Фернканте ехать около часа. Можно было бы подождать, когда у Хенрика проснется совесть, но велика вероятность, что она уснула крепким сном в обнимку с ее обладателем и бутылкой. А вернуть барону любимых дочек Адлер обещался до полуночи.
Карл закрыл часы и решился.
Он подошел к краю дороги, высвободил руку из объятий Клары и высоко поднял над головой.
Кучер одного из экипажей хлестнул лошадь вожжами, нетерпеливо срываясь с места, словно только этого и ждал. Адлер многозначительно хмыкнул. Он, конечно, поддерживал народ и уважал право на заработок, но что-то в таком рвении извозчика показалось неприятным. Что-то было в этом животное и низменное. Будто стая волков или стервятников, где самый крупный самец расталкивает тех, что послабее, чтобы первым урвать лакомый кусок.
Экипаж остановился перед Адлером и сестрами. С козел спрыгнул лакей, неуклюже раскланиваясь, попятился до дверцы кареты, широко распахнул ее и вновь поклонился, приглашая внутрь.
Адлер снова вздохнул и помог сестрам подняться по ступеньке.
— Сколько? — тихо спросил Карл лакея, когда сестры уселись на сиденье.
— Пять крон, — широко улыбнулся тот, сверкнув дыркой вместо переднего верхнего зуба. — Не нервничайте, майнхэрр, дешевле нас никто не берет. Да и домчим быстрее ветра.
Адлер удержался от того, чтобы недовольно поморщиться. Цена откровенно грабительская, но делать было нечего. Он назвал адрес, сел в карету напротив сестер. Лакей с улыбкой закрыл дверь. Карл не заметил, как у того дрожит рука, не увидел и отразившейся паники на небритой физиономии.
Лакей влез на козлы, уселся рядом с кучером, нервно расчесывая кожу за ухом. Кучер взглянул на него из-под треугольной шляпы и молча хлестнул вожжами лошадь.