Он упал возле остывающей печи и, падая, скользнул рукой по полушубку, свесившемуся со стула, натянул его на себя, и тотчас наступило беспамятство.
2. Листки в томах энциклопедии
Наклонившись над кроватью, майор Ваулин записывал показания Снесарева. Майор уточнял детали. Надо было торопиться. У подъезда ожидал мотоцикл с прицепом. Майор приехал по телефонному вызову главстаршины Белякова.
— Он говорил долго, — рассказывал Снесарев, — и я не мешал ему. Я все надеялся, что вдруг кто-нибудь придет, что послышатся шаги на лестнице.
— А к вам приходят?
— Днем. По вечерам я оставался один.
— Значит, он следил несколько дней и установил это.
— Вероятно. И все-таки он торопился, словно вот-вот… Почему он так торопился?
— Этого мы с вами еще не знаем.
— А узна́ем?
— В нашем деле трудно предсказывать.
Ваулин растер застывшие руки, поправил сползавшее одеяло Снесарева, укутал ему ноги и снова взялся за карандаш.
— Он почему-то не дождался, пока я усну. Или он был уверен, что сон наступит сразу после укола? Или его вспугнули? Он будто сорвался с места. Что же он впрыснул мне?
— Это придется узнать у него.
— А потом я мог сделать только одно. Вот это…
На столе рядом с бумагами майора лежали сигнальная папка Миши Стрижа и его морская командирская фуражка. Старшина Беляков снял их с конца провода.
— Проволока все время скребла о стекло, — продолжал Снесарев. — И каждый раз он вздрагивал. Я это видел даже в полутьме. Чувствовалось, что нервы у него на пределе. Он мог убить меня и все-таки трусил. Я почему-то был уверен, что сразу он меня не убьет, что он вернется. Я знал, что на улице патрулируют моряки. Если не один, то другой моряк прочтет сигнал. А чтобы было приметнее, я повесил и фуражку. Это фуражка Миши Стрижа. Больше всего я боялся, что у меня не хватит сил. Укол начал действовать. Я бы год жизни отдал за лишнюю минуту. Сначала я бросился к полке…
— Записи?
— Да, мои бумаги. Они в томах энциклопедии. Посмотрите, пожалуйста. Нет, он не мог догадаться, что они там лежат. Но все-таки посмотрите.
Майор снял книги с полки, положил на стол и стал поочередно перелистывать. Он протянул стопку листков Снесареву:
— Эти?
— Да.
— Все листки?
— Есть еще несколько под матрацем.
— Почему они там?
— Я работал тайком от Нади. А когда услышал, что она идет, спрятал их.
— Да… Но неосторожно было держать это здесь.
— Ведь это только наброски. Но я понимаю — действительно неосторожно.
— Но как у вас хватило сил проделать все это, товарищ Снесарев?
— Не знаю. Не могу ответить, товарищ Ваулин. Помню только, как я отошел от форточки, а дальше ничего… Думал: «Если он придет утром, убьет меня, то вряд ли догадается перелистать тома энциклопедии».
— Вы можете описать его внешний вид? Черты лица?
— Он все время держался в тени. Лишь одну секунду я видел его. Высокий, худощавый…
— Так. А какой голос у него? Говорит он по-русски чисто?
— Довольно чисто, но, я бы сказал, деревянно.
— Деревянно?
— Да. Старательно выговаривал все буквы. Все правильно, но мы так по-русски не говорим.
— Не вспомните ли, давно эта рамка лежала на полу?
— Какая рамка?
— Для фотографий.
Майор протянул ее Снесареву.
— О нет! — Снесарев попытался приподняться, опереться на локти, но, почувствовав страшную слабость, сразу же опустился. — Рамка висела над кроватью.
— Пустая висела над кроватью?
— Пустая? Нет, в ней была фотография. Я снят с дочуркой, с Людмилой.
— Фотографии нет. Он ее вынул из рамки… А сахар почему на полу?
— А-а… Наверное, уронил его. Он унес всю еду, какая была у меня, чтобы я не ел еще сутки, чтобы после сна был слабее.
— Кусок погрызен.
— Крыса погрызла. Он вспугнул ее. А потом она, должно быть, опять прибегала, когда я лежал без сознания.
— Не буду вас больше утомлять. Думаю, он уже знает, что дорога сюда для него закрыта. Жаль…
— Опасный, должно быть?
— Да, по всем признакам, очень опасный, хотя и с развинченными нервами. Но это вы сами поняли. Ну, поправляйтесь. Мы еще увидимся.
Майор простился. Внизу затарахтел мотоцикл.
3. Верна ли догадка?
«Пикап», крытый темным брезентом, выехал за город. Начиналось утро, безветренное, очень холодное, с бледным безоблачным небом и багровым рассветом, утро ранней зимы 1941 года, зимы без оттепелей и обильных снегопадов.