— Восемьдесят тысяч!
Все вскакивают с кресел.
Каждый звук метронома напоминает Навратилу удар сердца.
— Та… та… та… Сердце не останавливается.
А скорость все растет: 80500… 81000… 85000… 90000…
Хотенков снова садится и гладит себе колено.
— Ну? — оборачивается он к Ватсону.
Но безобидный вопрос заставляет того отбросить напускное спокойствие.
— Не говорите гоп, пока не перепрыгнем! — тихо отвечает он.
Навратил слышит это, но не сердится, его тоже мучают сомнения: «А действительно, перевалит ли скорость ракеты за сотню тысяч?»
Бурную радость после каждого следующего сообщения проявляет только академик Шайнер. Он даже пробует шутить в этой напряженной обстановке. Но его шутки не встречают отклика.
А Северсон тем временем скучает в большой оранжерее металлургического комбината кратера Тихо, не подозревая, что исторический эксперимент уже начался. Заведующий больницей распорядился среди тропических растений оборудовать для него чудесный уголок, — с креслом, библиотечкой, письменным столом, тахтой и телевизором. Здесь красиво и уютно, но сегодня пациенту как-то не по себе.
Он думает о прошлом и настоящем.
«Я живу в великую эпоху… — говорит он сам себе. — Войны исчезли навсегда, но борьба человечества против природы сейчас достигает своей вершины… Время летит, и вскоре эти славные годы уйдут в прошлое, как и незабываемые путешествия с Амундсеном… Я должен их как-то удержать… Начну писать дневник».
Ход его мыслей прерывает Алена, которая бурей врывается в оранжерею:
— Лейф, дорогой! — кричит она, с трудом переводя дух. — Ракета достигла скорости в сто двадцать тысяч километров в секунду! Скорость все растет… Лейф, мы выиграли!
Северсон сделал шаг навстречу девушке, крепко взял ее за обе руки:
— Алена, я хочу пойти туда.
— Пойдемте, Лейф, пойдемте! Это действительно для вас необходимо.
Когда они вошли в бункер возле стартовой площадки, электронные указатели скорости ракеты показывали сто сорок пять тысяч километров в секунду.
— Ура! — воскликнул Шайнер. — С такой скоростью уже можно отправляться в путь!
Теперь его поддержали и другие. Победа была неоспоримой. Полет к другой звездной системе из невероятной фантастики превращался во вполне реальную вещь.
Академик Ватсон долго сидел молча, потом подошел к Навратилу:
— Я рад, что ошибался… — сказал он тихо. — Если ракета достигнет запланированных вами ста пятидесяти тысяч, я охотно приму участие в экспедиции на Проксиму.
Навратил удивленно взглянул на него:
— Вы это говорите серьезно?.. Вы, принципиальный противник моего проекта?!
— Да. Вот вам моя рука! Я бы хотел собственными глазами увидеть, как выглядят эти ваши квакающие люди.
— О, первый доброволец! — иронично улыбнулся академик Хотенков. — Осознаете ли вы, каким рискованным будет этот полет?
— Возможно, я понимаю это лучше, чем академик Навратил. Именно поэтому и хочу принять участие в полете.
Хотенков медленно покачал головой и подумал: «Он еще откажется от своих слов или же надеется, что ракета не разгонится до ста пятидесяти тысяч километров».
Когда индикаторы показали скорость сто сорок девять тысяч километров в секунду, Ватсон едва заметно побледнел. Он напряженно следил за экранами аппарата и молчал.
Пробегала минута за минутой, прошел час, а скорость не повышалась. Сигналы не замолкали; они повторялись через долгие промежутки времени, но интервалы уже не увеличивались.
— Вероятно, ракета израсходовала все горючее… — с досадой сказал Навратил.
— В таком случае можно считать, что эксперимент закончен… — академик Хотенков встал и пожал руку Навратилу. — Закончен с очень хорошим результатом. Позвольте мне ознакомить президиум Академии с экспериментальными данными и внести предложение отдать приказ о начале постройки межзвездного корабля.
— Одновременно сообщите, что я добровольно заявляю о своем желании быть членом экипажа этого корабля! — попросил академик Шайнер и искоса глянул на Ватсона. — Та тысяча километров, которой не хватает до ста пятидесяти, меня не сможет остановить.
Ватсон вздрогнул:
— Подождите! Я еще не сказал, что это остановит меня. И настаиваю на своем заявлении: я тоже хочу принять участие в полете!
Сидя в углу, Северсон молча наблюдал за учеными. Ему было грустно и тоскливо; его тоже манило путешествие в далекие звездные миры, но возможность такого путешествия исключалась. На Проксиму Центавра его никто не возьмет.