– Никита, а как ты думаешь? – спросила она мягко.
Он удивился вопросу, напрягся и начал заметно нервничать.
– Всё в порядке, дорогой, – заверила Гермиона с улыбкой. Она подалась вперёд, положила руку ему на плечо и осторожно похлопала. – Просто подумай и скажи. Эстер, Хиори и Тонкс прошли через многое во время Вальпургиевой ночи. Ты их знаешь. Как, по-твоему, их дела?
– Хиори, – неловко начал Никита, – за всегда только одно слово.
– Это нормально, – сказал Саймон.
Никита поколебался и продолжил:
– Эстер не говорит. Раньше она говорила больше, – он снова помедлил. – Тонкс… – он подался назад и дёрнул плечами, на лице появилось болезненное выражение.
– Всё в порядке, – тепло повторила Гермиона. Она снова повернулась к Саймону. – Мы потратим столько времени, сколько потребуется. Свяжись с больницей Святого Мунго… попросим помощи извне. Это не дементация.
Деревня Кхечеопалри, Западный Сикким, Индия
16 мая 1999 года
Горы Сиккима раскинулись на севере Индии, в регионе, балканизированном превратностями истории и войны. Там, среди заснеженных горных пиков, возвышается величественная Канченджанга, которая одной из своих гряд обнимает горное озеро и прилегающую деревню Кхечеопалри. Это маленькая деревня на пару дюжин домов и примерно восемьдесят жителей, а до ближайшего селения от неё не менее двадцати миль. Изредка сюда приезжают магловские туристы, чтобы увидеть святое озеро – по легенде там оставил отпечаток ноги сам бог Шива, – а последний волшебник побывал здесь в восемнадцатом веке.
Даже в это время года в Кхечеопалри было холодно. Из маленького деревенского храма вышел старик, он прикоснулся пальцами к ледяному колоколу, поплотнее закутался в старый платок и медленно побрёл прочь.
Через некоторое время он добрался до своего дома, такого же скромного, как соседские: всего из двух комнат и садика. В углу сада громоздилась горка сломанных сосудов из-под чанга. Мужчина кивнул в знак приветствия своей соседке, Дорджи, которая, закрывшись от ветра за низкой зелёной стеной сада, грелась на солнышке и готовила момо.
Старик зашёл в дом и некоторое время там пропадал, а затем подошёл к низкому забору между участками и вежливо обратился к Дорджи на сиккимском:
– Дорджи-ла, я собираюсь в небольшую поездку до Силигури. Меня не будет какое-то время. Не последишь за садом, пока я не дома?
Не успел он договорить, Дорджи уже согласно кивала и махала рукой:
– Конечно, конечно, какой разговор. Мы с тобой сто лет соседи, считай, что у нас общий сад. Но ты так редко уезжаешь! Надеюсь, ничего не случилось, умдзи.
– Нет, ничего. Просто мне надо в одно место, – с улыбкой сказал старик. – Дорога нелёгкая, да и путешествие не шибко радостное, но что поделать.
– Надеюсь, у тебя всё получится, умдзи, – улыбнулась в ответ Дорджи, добавляя ещё один момо к растущей горке.
– Спасибо. Я тоже надеюсь, – согласился мужчина и серьёзно кивнул.
– Давай сыграем в шатрандж, когда вернёшься… Ты так давно не учил меня уму-разуму, умдзи, – сказала она, переводя внимание на готовку.
– С удовольствием, – сказал мужчина и вернулся в дом, чтобы собраться.
– А разве мы уже не говорили, что, когда душа пользуется телом, исследуя что-либо с помощью зрения, слуха или какого-нибудь иного чувства (ведь исследовать с помощью тела и с помощью чувства – это одно и то же!), тело влечёт её к вещам, непрерывно изменяющимся, и от соприкосновения с ними душа сбивается с пути, блуждает, испытывает замешательство и теряет равновесие, точно пьяная?
– Да, говорили.
– Когда же она ведёт исследование сама по себе, она направляется туда, где всё чисто, вечно, бессмертно и неизменно, и так как она близка и сродни всему этому, то всегда оказывается вместе с ним, как только остаётся наедине с собою и не встречает препятствий. Здесь наступает конец её блужданиям, и, в непрерывном соприкосновении с постоянным и неизменным, она и сама обнаруживает те же свойства. Это её состояние мы называем разумением, правильно?