Внезапно часы пробили половину десятого, и погас свет.
— Не поверишь, как дешево.
Бродяга заметил:
— От одного этого можно прийти в отчаяние.
Он оглянулся туда-сюда, в то время как толпа спускалась вниз. Мужчина в твидовом костюме встал, бродяга — тоже и потащился за ним к концу площади; его плоские босые ступни шлепали по мостовой.
— Несколько песо для вас ничего не значат.
— Если бы ты знал, как много они значат.
Бродяга был раздражен:
— Человек, вроде меня, готов на все, лишь бы раздобыть несколько песо.
Теперь, когда всюду в городе погас свет, они стояли рядом во мраке.
— Вы меня презираете? — спросил бродяга.
— Нет, нет, ни в коем случае.
Чувствовалось, что каждое его слово бесит нищего.
— Порой мне кажется, что я готов на убийство.
— Это, конечно, очень скверно.
— Разве будет не справедливо, если я возьму человека за глотку?
— Голодный, конечно, имеет право искать спасения.
Бродяга злобно посмотрел на него, пока тот говорил, словно обсуждая академическую проблему.
— А в моем случае, — сказал человек, — вам не стоит рисковать. У меня всего пятнадцать песо и двадцать пять сентаво. Я сам не ел уже двое суток.
— Матерь Божия! — воскликнул бродяга. — Вы крепкий орешек. Сердце-то у вас есть?
Человек в твидовом костюме внезапно хихикнул.
— Врете, почему же вы не ели, если у вас есть пятнадцать песо?
— Понимаешь, они мне нужны. Я хотел бы сначала… выпить.
— Чего?
— Того, что нездешний не знает, где раздобыть.
— Вы имеете в виду спиртное?
— Да, и вино.
Бродяга подошел вплотную; его ноги коснулись ног мужчины; он положил руку на плечо собеседника. Казалось, рядом во мраке стоят близкие друзья или даже братья; свет погас даже в домах, и такси, которые днем тщетно ждали пассажиров, разъезжались — они погасили огни и исчезли за полицейскими бараками.
— Дядя, — сказал бродяга, — вам повезло. Сколько вы дадите?
— За выпивку?
— За знакомство с тем, кто добудет вам немного бренди — настоящего бренди из Веракруса.
— Для моего горла, — сказал человек в твидовом костюме, — нужно вино.
— Пульке или мескал? Он достанет все, что угодно.
— Это вино?
— Айвовое вино.
— Я отдам все, что есть, кроме мелочи, — торжественно поклялся мужчина, — за настоящее виноградное вино.
Где-то у подножия холма, у реки, застучал барабан и, равняясь на его дробь, шагали люди: полицейские шли спать.
— Сколько? — нетерпеливо повторил бродяга.
— Я отдам тебе все пятнадцать песо. А ты достанешь мне вина на сколько захочешь.
— Пошли.
Они начали спускаться с холма. На углу, от которого одна улица вела вверх, к аптеке и баракам, а другая вниз — к гостинице, гавани и конторе «Объединенные банановые плантации», человек в твидовом костюме остановился. Вверх протопали полицейские с небрежно болтавшимися винтовками.
— Подождем минутку.
Среди солдат шел метис с двумя клыками, торчащими изо рта. Мужчина в твидовом костюме застыл в тени. Один раз метис оглянулся, и глаза их встретились. Потом полицейские вышли к площади.
— Пошли! Быстро!
— Мы им ни к чему, — сказал бродяга. — У них игра покрупнее.
— Как ты думаешь, зачем с ними этот человек?
— Почем знать, может быть, заложник.
— Если бы заложник, они бы связали ему руки, верно?
— Почем я знаю? — Бродяга держался с ворчливой независимостью, которая встречается в тех странах, где бедняки имеют право просить милостыню. — Хотите вы спиртного или нет? — спросил он.
— Мне нужно вино.
— Я не знаю, что у него будет, придется брать что дадут. — Он повел его вниз к реке и сказал: — Не знаю даже, в городе ли он.
Жуки собирались стаями, покрывая тротуар; они лопались под ногами, как грибы-дождевики; с реки тянуло сыростью. Бюст генерала белел в крохотном городском саду. Раскаленные мостовые, пыль; на первом этаже единственной гостиницы жужжал электрический вентилятор. Широкие деревянные ступени, покрытые жуками, поднимались вверх, на второй этаж.
— Я сделал все, что мог, — сказал бродяга.
На порог второго этажа вышел человек в черных форменных брюках и белой, тесно облегающей куртке: он шел из спальни с полотенцем через плечо. У него была седая аристократическая бородка, а вместо подтяжек — ремень. Где-то в трубах булькала вода, а жуки все взрывались, ударяясь о голую лампочку. Бродяга заговорил серьезно, и пока он говорил, свет тускнел и мерцал вполнакала. Верхнюю площадку загромождали плетеные качалки; на большой грифельной доске мелом были написаны имена постояльцев — всего трое на двадцать комнат.