— А падре Хосе?
— Падре Хосе? — презрительно отозвался лейтенант. — Он для вас не годится.
— Для меня вполне годится. Здесь ведь трудно рассчитывать найти святого.
Некоторое время лейтенант ехал в молчании. Они приблизились к кладбищу, с его облупленными статуями ангелов, и миновали большие ворота с черной надписью: «Silencio».
— Хорошо, — сказал лейтенант. — Вы его получите.
Он отвернулся, когда они проезжали мимо кладбищенской стены, у которой расстреливали заключенных. Дорога круто спускалась к реке. Справа, там, где прежде возвышался собор, стояли под палящим солнцем пустые железные качели. Здесь повсюду чувствовалось запустение, даже больше, чем в горах, ибо тут когда-то кипела жизнь. «Нет пульса, нет дыхания, сердце не бьется, но все же это жизнь, — думал лейтенант. — Нам только нужно найти для этого название».
За ними пристально следил мальчик.
— Лейтенант, вы его поймали?
Лейтенант смутно вспомнил лицо, которое видел как-то на площади, и разбитую бутылку; он попытался ответить улыбкой, но вышла странная горькая гримаса; в ней не было ни торжества, ни надежды. Все надо было начинать сначала.
Глава IV
Лейтенант дождался наступления темноты и пошел сам: было опасно кого-нибудь посылать. Слух о том, что падре Хосе разрешили выполнить церковный обряд, сразу разнесется по городу. Никто не должен знать, даже шеф; нельзя доверять начальникам, особенно если тебе повезло больше, чем им. Как ему было известно, шеф не обрадовался, что он захватил священника: с его точки зрения, лучше было бы, чтобы тот скрылся.
Во дворике он почувствовал на себе множество пристальных взглядов: сбежались дети, готовые кричать, как только появится падре Хосе. Лейтенант пожалел о своем обещании, но решил сдержать слово, потому что докажи он свое превосходство хоть в чем-то — в смелости, правдивости или справедливости — это было бы поражением старого, порочного, покорного Богу мира…
На стук никто не ответил; он мрачно стоял во дворе, словно проситель. Потом снова постучал.
— Сейчас, сейчас! — раздался голос.
Падре Хосе прижался лицом к оконной решетке и спросил:
— Кто там? — Казалось, он что-то ищет внизу.
— Лейтенант полиции.
— Извините, — пискнул падре Хосе. — Мои брюки… Так темно.
Казалось, он тянет что-то, и тут раздался треск, как будто лопнул ремень или подтяжка. Во дворе завизжали дети:
— Падре Хосе, падре Хосе!
Он показался в дверях, стараясь не смотреть по сторонам, и ласково бормотал: «Чертенята».
— Вам надо явиться в полицейский участок, — сказал лейтенант.
— Но я ничего не сделал, ничего! Я был так осторожен.
— Падре Хосе! — визжали ребятишки.
— Если речь идет о том, что было у могилы, на похоронах, — сказал старик умоляюще, — то я… вас неверно информировали. Я даже не прочел молитвы.
Лейтенант повернулся и зашагал по дворику.
— Замолчите! — разъяренно сказал он детям, торчавшим в окне. — Идите спать! Немедленно! Слышите?
Они исчезли один за другим, но только лейтенант отошел, снова высунулись.
— С этими детьми ничего нельзя поделать, — сказал падре Хосе.
Раздался женский голос:
— Хосе, ты где?
— Здесь, дорогая, это полиция.
Огромная женщина в белой ночной рубахе выплыла к ним. Было около семи. Лейтенант подумал: «Наверное, она постоянно одета в эту рубаху, наверное, всю жизнь и не вылезает из постели».
— Ваш муж, — сказал он, с удовлетворением подчеркивая это слово, — ваш муж должен пойти в участок.
— Кто это сказал?
— Я.
— Он ничего не сделал.
— Дорогая, я только хотел сказать…
— Помолчи! Говорить буду я.
— Прекратите оба болтать, — сказал лейтенант. — Вас вызывают в участок к одному человеку. Священнику. Он желает исповедоваться.
— У меня?
— Да. Ведь никого другого нет.
— Бедняга, — сказал падре Хосе. Его красные глазки оглядывали дворик. — Бедняга.
Он смущенно поежился и украдкой бросил взгляд на небо, где совершали свой путь созвездия.
— Ты не пойдешь! — заявила женщина.
— Ведь это противозаконно? — спросил падре Хосе.
— Об этом не беспокойтесь.
— Ах, вот как! Не беспокоиться? — воскликнула женщина. — Я вас насквозь вижу! Вы не хотите оставить моего мужа в покое. Хотите заманить его в ловушку. Знаю я вас! Подсылаете людей попросить его помолиться — он же добряк. Но я напоминаю вам, что он — правительственный пенсионер.
— Этот священник, — медленно произнес лейтенант, — годами тайно трудился для вашей Церкви. Мы его арестовали, и завтра его, разумеется, расстреляют. Он неплохой человек, и я обещал ему, что он встретится с вами. Он полагает, что это принесет ему пользу.