— Все это очень хорошо… для святых, — сетовал он горестно. — Откуда он знает, что это длится только секунду? Быть может, это такая долгая секунда…
Потом он замолкал, слегка ударяя головой о стену. Падре Хосе они дали шанс, а ему нет. Наверное, они так поступили, потому что он слишком долго скрывался от них. Наверное, решили, что он откажется от условия, предложенного падре Хосе, откажется жениться, потому что он гордый. Наверное, если бы он сам предложил им это, можно было бы еще спастись. На некоторое время надежда вселила в него покой, и он заснул, прислонив голову к стене.
Странный сон снился ему. Он сидит за столиком, как в кафе, перед высоким соборным алтарем. Блюд шесть стояло перед ним, и он с жадностью ел. Он ощущал запах ладана, настроение его было удивительно приподнятым. Блюда — как это бывает во сне — не имели вкуса, но у него было такое чувство, что, когда он с ними покончит, ему дадут самое лучшее блюдо. Перед алтарем двигался священник, совершая Литургию, но он не обращал на него внимания; казалось, служба больше его не касается. Наконец шесть тарелок опустели; кто-то невидимый позвонил в колокольчик, и служащий священник опустился на колени перед тем, как поднять Святые Дары. Однако он сам продолжал сидеть, просто ожидая, не обращая внимания на Бога, явленного в алтаре во плоти, словно это был Бог не для него, а для других людей. Потом стакан, стоявший рядом с тарелкой, наполнили вином. И, подняв глаза, он увидел, что его обслуживает девочка с банановой плантации.
— Я взяла это из папиной комнаты, — сказала она.
— Надеюсь, ты не украла вино?
— Не совсем так, — ответила она своим озабоченным, отчетливым голосом.
— Это хорошо, — сказал он. — А я забыл код — как он называется?
— Морзе.
— Да, да, Морзе. Три тире и одна точка.
И тотчас начался стук: три тире — одна точка. Это стучал священник у алтаря, стучала толпа молящихся по всему храму.
— Что это значит? — спросил он.
— Весть! — ответила девочка, смотря на него строго, ответственно и внимательно.
Когда он проснулся, светало. Он очнулся, полный безграничного чувства надежды, которое мгновенно и полностью покинуло его, едва только он увидел тюремный двор. Это утро его смерти. Он скрючился на полу с пустой фляжкой из-под бренди в руке, пытаясь вспомнить покаянную молитву.
— Каюсь, Господи, и прошу прощения за все грехи мои… Я распинал Тебя… Худшего Твоего наказания заслужил я. — Он путался, мысли его рассеивались; предстояла не та «мирная кончина», о которой всегда молятся. Он заметил собственную тень на стене: странная, на удивление смешная и жалкая. Как глупо было думать, что он достаточно силен, чтобы остаться, когда все остальные бежали. «Что я за нелепый малый, — думал он, — и какой никчемный. Я ничего ни для кого не сделал. Я мог бы вообще не жить». Его родители умерли — скоро и о нем никто даже и не вспомнит, наверное, он недостоин даже ада. Слезы текли по его лицу. В этот момент он не страшился даже вечного осуждения — даже страх боли отступил на задний план. Он чувствовал только безмерное разочарование из-за того, что предстанет перед Богом с пустыми руками, что он ничего не сделал. В этот миг ему казалось, что стать святым было так просто. Требовалось лишь немного самообуздания и немного мужества. Он чувствовал себя, как человек, упустивший свое счастье лишь потому, что на несколько секунд опоздал к назначенному месту. Теперь, в конце, он понял, что важно только одно — быть святым.
Часть четвертая
Миссис Феллоуз лежала в душном номере гостиницы, прислушиваясь к звуку пароходной сирены на реке. Она ничего не видела, потому что смоченный одеколоном платок закрывал ей глаза и лоб.
— Дорогой, дорогой! — раздраженно позвала она, но никто не ответил. Ей почудилось, что ее преждевременно похоронили в большом бронзовом склепе на двух подушках под балдахином.
— Дорогой! — снова громко позвала она и стала ждать.
— Что, Трикси? — Это был капитан Феллоуз. — Я заснул, и мне снилось…
— Милый, намочи еще одеколоном платок: голова раскалывается.
— Хорошо, Трикси.
Он снял платок. Выглядел капитан постаревшим, усталым и скучным, словно человек, лишенный любимого занятия; подойдя к туалетному столику, он смочил платок.
— Не так много, милый. Достать одеколон мы сможем еще не скоро.
Он не отозвался, и она проговорила раздраженно: