Мне стало по-настоящему страшно. Как не бывало уже давно. Я чуть не завыл от горя и даже не сразу смог очнуться, когда меня стал вызывать Олег.
Наконец, собравшись с силами, я открыл канал связи со своей стороны и, стараясь, чтобы голос не дрожал, попросил его отложить разговор. И сразу, не дожидаясь ответа, отключился. Потому что почувствовал, что сейчас всё-таки не выдержу и зареву, завою от беспросветного горя. Я обязательно соберусь и выйду опять на связь, вдруг ему помощь требуется. Хоть со мной всё кончено, но Олегу я постараюсь помочь. Только чуть отдышаться, привыкнуть к страшной мысли, что надежды больше нет…
В дверь заглядывал санитар, дежуривший “на шухере”. Двое уцелевших санитаров из тех пяти, которые собрались меня насиловать, боком, не сводя с меня остекленевших взглядов, вдоль стены медленно пробирались к выходу.
У меня мелькнула шальная мысль, а что, если и этим сволочам головы пооткручивать? Заодно. Всё равно мне уже терять нечего, семь бед – один ответ. А так – хоть какое-то доброе дело напоследок сделаю. Помнится, Олег тогда в Крыму сказал, что ради того, чтобы встречать иногда волков в человеческом облике и ломать им хребет, ради этого стоит жить.
А я ещё пока жив. И волки, вернее, шакалы – вот они, руку протянуть…
Додумать эту мысль я не успел. Прямо в воздухе возникло облако тумана, сгустилось, приобрело черты человеческой фигуры, и через секунду в “процедурной” стоял Олег.
Он, как ни странно, до сих пор был в обычной своей одежде, в какой ушёл в Фатамию, в своих тяжёлых полуармейских ботинках на рубчатой подошве, в потёртой осенней куртке. Только вот штаны были на нём новые, из материала, какой я видел только в Фатамии, но сшитые точно так же, как и его, тоже полувоенного кроя, свободные, не стесняющие движений.
Действовать он начал сразу. Не промедлив ни секунды. Как всегда в критических ситуациях, решительно и точно, не делая ни одного лишнего движения, с безжалостной неотвратимостью самой судьбы, вкладывая всего себя в каждое своё действие.
Первым делом он быстро втянул внутрь “процедурной” онемевшего от изумления санитара, выглядывающего из коридора. И тут же выставил в коридор меня. Просто переставил с одного места на другое, как малыша, за подмышки и плотно закрыл за мной дверь.
И после этого устроил в “процедурной” бойню. Короткую и беспощадную.
Всё произошло невероятно быстро и почти бесшумно. Я хоть и был в коридоре за закрытыми дверями, но видел всё происходящее там. Видел его глазами.
Как-то так получилось, что я теперь мог не только читать его мысли и эмоции, но и видеть внутренним взором то, что видел в этот момент Олег.
Неизвестно откуда взявшимся у него стилетом он в две секунды заколол всех оставшихся в живых санитаров. Так, что те не успели не только закричать, но даже ничего толком и не поняли, смерть наступила для них почти мгновенно.
А потом… Потом стало происходить что-то совсем уж жуткое, такое, чего от Олега я совершенно не мог ожидать, не представлял, что он на это способен.
Олег принялся ожесточённо топтать трупы, ломать им кости ударами своих тяжёлых ботинок, стараясь оставить на них как можно больше отпечатков перепачканных в крови рубчатых подошв.
В первую секунду я решил, что он просто рехнулся. Только чуть позже до меня дошло, что это он просто путает следы, не свои, конечно, а мои, отводит от меня любое подозрение в причастности к тому, что произошло в “процедурной”, пытается взять на себя и “мой” труп. Менты, которые вскоре появятся здесь, увидят такую картину, что им вряд ли даже в голову придёт, что кроме взбесившегося маньяка в армейских ботинках здесь ещё орудовал до него и пацан в больничных тапочках.
Олег спасал меня, спасал мою надежду, мечту о возвращении домой.
Спасал страшной ценой. Такое ему приходилось делать явно впервые. Чтобы начать ломать кости мертвецам, Олегу пришлось что-то сломать в себе. Переступить через что-то очень важное. После чего он уже никогда не сможет больше быть прежним Олегом.
Когда он вышел из “процедурной”, в которой осталось лежать шесть обезображенных трупов, больница ещё не успела переполошиться. Ещё никто, кроме меня, не знал, не мог даже и вообразить себе, что только что произошло. Шум некоторые больные слышали, но шум этот не был ни для кого чем-то необычным, избиения в “процедурной” были явлением вполне заурядным.
Поэтому удивление у больных, находящихся в коридоре, вызвал не шум, а неожиданное появление незнакомого им Олега, мужика не в пижаме и не в больничном халате, а в уличной одежде, стремительно и целеустремлённо топающего куда-то по коридору и оставляющего за собой на полу красные отпечатки рубчатых подошв.