Со временем я научился использовать свою грубость для того, чтобы отсеивать тех, кто судит по обложке. Тех, кто предаст в тяжелую минуту. Удивительно, но те, кто не обращал внимания на мою ругань, порой даже прямые оскорбления, стали моими самыми верными товарищами. Именно из них я и строил круг своего общения. Мы могли покрыть друг друга матом, но никто на это не обидится и потом, спустя денек, мы будем общаться как ни в чем не бывало. Потому что мы не просто пустословили друг на друга. Вперемешку с грубой бранью мы выливали друг на друга тысячу и один аргумент, сталкивающиеся с контраргументами оппонента. Но сами при этом мы смотрели только на голую информацию. На аргументы, приводимые товарищем-оппонентом, а не на ругань, вставлявшуюся через слово. Игнорируя брань, мы смотрели на саму суть, которую хочет донести оппонент.
К слову, со временем, заводя споры с людьми, я без труда научился отличать тех, кто мог бы стать моим товарищем, от всех остальных. Отличие было одним, но очень весомым: в споре, они — те, кто мог стать моим товарищем — как бы я не выражался… всегда смотрели на мои аргументы, полностью игнорируя сквернословие.
В будущем я понял один незамысловатый секрет:
«Оскорбление находится внутри нашей головы».
Именно так. Если всю жизнь человеку говорить, что «слово «друг» — это оскорбление», то стоит лишь ему услышать это слово от своего товарища, как человек просто обидится! То есть суть в том, что оскорбляет не тот, кто произносит то или иное слово! Оскорбляет человека его же собственное мировоззрение! Не даром говорят, что «людям лишь бы оскорбляться!»
Точно также оскорбиться способен любой человек — к примеру, на косой взгляд. Потому что увидел в нем что-то своё. Не потому, что кто-то этот взгляд бросил, — все имеют право смотреть друг на друга! — а потому что сам у себя в голове привил к этому действу какое-то своё значение!
— Да ну их нафиг! Пусть думают, что хотят. Если бы ты действительно натворил чего, я бы ещё поняла, что ты коришь себя. А так… — она махнула рукой.
У меня в голове что-то щелкнуло, явно вставляя извилины на месте. Я выпалил:
— Точно!
— А?.. — девушка непонимающе уставилась на меня.
— Я на Клаустрофобию наехал же!
Лайла поморщила носик.
— Ну… Потом извинишься, — ей явно не нравилось, что я хочу уделить внимание «какой-то левой телке». Впрочем, она понимала, что для клана Клаустрофобия практически незаменима. Она лучший убийца в гильдии, кто бы что ни говорил. То, что она не дошла до финала — обычная случайность и неподготовленность её к новому испытанию, наполненному непредсказуемыми ловушками.
— Ну да, — я улыбнулся. Тут же добавил:
— Спасибо, Сладость.
Наклонившись, я мягко коснулся губ своей ненаглядной. Всё-таки она со мной, несмотря ни на что.
Глава пятнадцатая. Если у вас болит, когда трогаете — просто не трогайте. С вас пять тыщ!
Отток людей из гильдии не был значительным, как показалось вначале. Да, ушло около пары десятков людей. Кто-то побузил в чате, кто-то даже подрался… В целом оказалось, что конфликт носил довольно локальный характер. Шума было много — сути очень мало. Примерно так маленькие рыбки разводят так много шума в воде, словно их целый косяк! А на деле — две-три штучки! Тоже и с клановым чатом — бузило несколько человек. Стоило им уйти, как всё затихло.
К слову, прочие офицеры, окромя гнома и «карателя», клан не покинули, как я в тайне опасался — они ребятами были, в сущности, неплохими.
Выловить Клаустрофобию, чтобы поговорить и может даже извиниться, не удалось. Была мысль написать ей письмо, но… что-то внутри меня остановило. Клаустрофобия — сильная, даже через чур, женщина. Она не терпит соплей, извинений и прочего. Ещё тогда, в замке Крайвенскар, она проводила тест, на сколько я буду тверд, как Мастер.
Для нее было важно, чтобы Мастер имел железную хватку. Покажу себя мягким — разочаруется. Плох тот лидер, что вначале дает люлей, а затем ходит извиняется. Таких обычно называют «ни туда — ни сюда». Врежет — потом извиняется. А потом снова врежет. Какой смысл? Как вообще такому человеку можно доверять? Он же сам не знает, что делать. Неопределившийся.