Пришлось заново ладить колодец и отстраивать хлев; в этой работе путешественникам помогали адурийцы.
Не прошло и нескольких дней, как наши европейцы пережили новое приключение. В тот день за радионацию отвечал Стопескул. Вышло так, что все разошлись по своим делам, за исключением повара Рукавички, которому был поручен уход за умирающим Василенко. Даже Роздвянский, очень не любивший оставлять свой аэроплан, куда-то отлучился.
Роздвянский вернулся первым, под вечер, и с удивлением увидел, что «Орел» пуст. Не было ни Стопескула, ни Рукавички. Лишь профессор Василенко смотрел на него широко открытыми глазами и с видимым усилием протягивал к нему руку. Роздвянский понял, что кризис миновал и Василенко выжил, вопреки всем опасениям врачей.
Радость Роздвянского смешивалась с тревогой: непонятно было, куда подевался Стопескул. Он вышел на террасу — и ужаснулся: два лучших радионационных аппарата были разобраны, их линзы исчезли…
Тем временем собрались остальные и стали допытываться, кто улетел на малом самолете. Самолет видели над балкой, в кабине сидели двое. И действительно, малого самолета не было. Стопескул и Рукавичка, которые в последние дни часто о чем-то шептались, бежали, похитив самолет и линзы двух радионационных приборов…
Все очень разволновались, но одновременно обрадовались известию о спасении Василенко. Роздвянский позвонил жене и попросил ее сообщать обо всем, что станет известно о Стопескуле. Недели через две Галина рассказала, что прочитала в киевских газетах некоторые любопытные новости об авиационном заводе, которым раньше руководил Роздвянский. Председателем Куратории был назначен Хрущенко, а директором завода — некий инженер Стопченко из Константинополя. Стопченко сразу же взялся за изготовление радионатов, производство которых было заброшено со времен увольнения Роздвянского.
Теперь все убедились в гнусном предательстве.
«Итак, Хрущенко вновь пошел в атаку, — размышлял Роздвянский. — Не пора ли нам вернуться домой и дать отпор его затеям? Вполне очевидно, что он хочет использовать достижения моей экспедиции в Сахару!»
Отныне мысль о возвращении его не оставляла, но нужно было хорошенько все обдумать.
Главная цель экспедиции, по мнению Роздвянского, была достигнута. На протяжении шести недель они провели столько опытов и изготовили столько радионатов, что этого хватит по крайней мере на год дальнейшей работы и обеспечит их достаточным количеством энергии. Не сидеть же тут вечно; а строить постоянную фабрику радионатов здесь, в пустыне, казалось невозможным даже такому оптимисту, как Роздвянский.
Он не боялся, что экспедиция возвратится с пустыми руками. Ботаническое собрание Коростеля, микрофотографии молодого Ткаченко, коллекции минералов и метеорологические наблюдения Слушкевича, его собственные опыты с радионацией — путешествие, бесспорно, принесло обильную жатву. Но одновременно — гнетущая мысль о том, что враги, украв открытие, помешают ему осуществить обширные замыслы и будут попрекать его неудачей. Роздвянский сам удивлялся своей слабости. Беда подкосила его. Еще недавно он мужественно преодолевал любые преграды, а сейчас, когда был так близок к цели и не достиг своего, чувствовал себя совершенно разбитым.
От Галины приходили более нерадостные вести. В одной из киевских газет появились подробные сведения о быте и работах экспедиции в Сахаре.
Безымянный автор выдал и истинную цель экспедиции, а закончил своего рода послесловием, где высмеивал Роздвянского и называл его неисправимым и безумным фантазером. Галина догадывалась, что все это исходило от Хрущенко и Стопескула.
Через несколько дней — новое известие: какой-то японец хотел похитить у Галины тайну черного стекла, и этого лишь чудом удалось избежать… Подробностей Галина не сообщила, но Роздвянскому хватило и краткого рассказа. Он понял, что завод в Киеве будет продолжать его работу, враги поднимут его на смех, а японцы, отлично сознавая перспективность изобретения, будут и дальше охотиться за тайной радионации.
Товарищи Роздвянского работали без устали; хотя сам Роздвянский и отстранился от работ, его ассистенты удвоили свои старания, считая, что профессор размышляет над чем-то важным.
Того же мнения придерживались и остальные. Один только Коростель заметил, что его друг переменился. Однажды, когда они остались вдвоем, Коростель заговорил без обиняков: