— Тогда я пойду пешком, — решительно заявил Ткаченко.
— Нельзя. Бросьте эту мысль, — уговаривал его Роздвянский. — Ваша прогулка закончится смертью. На то, что вы задумали, одного дня мало. Вы всегда летали в тот лес, а теперь хотите идти пешком… Это же очень далеко!
— Подумаешь, один день без воды, — ответил Ткаченко, — ничего не значит. Я и так очень редко пью воду. Возьму немного еды, и достаточно.
— А как вы собираетесь донести сюда деревце? — спросил Коростель. — Не забывайте, что ваша акация не такая уж маленькая, а дорога дальняя. Оставьте это. Кто знает: может, когда-нибудь вам еще представится возможность побывать в Сахаре, тогда и продолжите ваши исследования.
— Но мне жаль бросать это деревце, — грустно сказал Ткаченко. — Я так радовался открытию, а теперь оно пропадет зря…
Он чуть не плакал. Роздвянский ласково уговаривал его, но Ткаченко был безутешен, нахмурился и ни словом не отвечал. Коростель понял, что уговоры не помогут, и решительно запретил молодому ученому отходить от самолета, добавив, что пообещал его матери присматривать за ним.
Два дня спустя Ткаченко выпала очередь дежурить в предутренние часы. Он подождал, пока его предшественник не уснет, а когда убедился, что в самолете стало тихо, схватил приготовленную с вечера сумку с провизией и на цыпочках выбрался из самолета. Осторожно перешагивая через сигнальные провода, двинулся на запад, к заветному лесу, находившемуся в глубокой балке. По дороге предстояло пересечь два невысоких горных отрога, каменное нагорье и широкую каменистую равнину. Ткаченко казалось, что он хорошо знает дорогу — он летал в этот лес несколько раз. Однако вскоре он понял, как трудно ориентироваться на земле, где поле зрения сильно ограничено.
Когда он выходил из самолета, было еще совсем темно. Сейчас солнце стояло на небе довольно высоко, а он по-прежнему брел по песчаным валам и не добрался даже до первого горного отрога. Он пошел быстрее и вскоре почувствовал усталость; удивлялся жажде и сухости в горле — до сих пор он всегда пил очень мало воды. Ноги стали тяжелыми, как бревна, сумка на плече тянула к земле.
Набрел на удобный камень и присел отдохнуть. Открыл сумку, думая поесть, но аппетита не было. Чувствовал слабость.
Вернуться в самолет? Нет, ни за что на свете! Возвращение стало бы для него позором. Немного потерпеть, и все будет хорошо. К такой трудной дороге нужно привыкать постепенно.
Он пошел вперед, однако отрог приближался почему-то очень медленно. Перед ним тянулись песчаные дюны. Взбираясь на одну, он ожидал увидеть прямо перед собой гору, но открывалось другое — вторая, третья и еще несколько таких же дюн.
Вдруг понял, что сбился с пути. Когда выходил из самолета, был уверен, что не заблудится: нужно идти так, чтобы впереди все время была вон та щербатая вершина, прямо на запад. Теперь показалось, что впереди не одна зазубренная вершина, а две отдельные горы, одна ближе, другая дальше. К которой идти, когда расстояние между ними увеличивается? Ему уже несколько раз приходилось пересекать широкие провалы между песчаными грядами. Не исключено, что он потерял из виду ориентир. Оглянулся — и не увидел плато, где стоял «Орел».
Попытался сориентироваться по маленькому компасу и пошел на запад, но не достиг даже подножия горы, когда солнце перевалило зенит. Устал так, что еле передвигал ноги. Наконец совсем изнемог и сел на первый попавшийся камень. Солнце жгло безжалостно. Казалось, что за два месяца, проведенные в Сахаре, ему никогда еще не было так жарко. Болела голова; он чувствовал, что теряет сознание. Прилег на камень и, кажется, задремал.
Не знал, как долго проспал. Проснулся от холода. Открыл глаза и увидел, что уже вечереет. Солнце зашло, быстро наступали сумерки. Он почувствовал себя немного бодрее, но тут желудок заявил о своих правах. Подкрепился, снова заснул и вскоре проснулся, ощущая холод.
Мучился всю ночь. Весь сжался, скорчился и прикрылся почти опустевшей сумкой. Это не помогло — под ним был холодный камень. Он попробовал лечь на песок, но песок быстро остывал. Тогда стал бегать вокруг камня, пытаясь согреться.
Ждал утра. Попеременно то ложился, то садился, то снова бегал.
— Ах, скорее бы уже утро! — повторял он, забыв, как несколько часов назад радовался вечерней прохладе.
Наконец, его горячее желание исполнилось. Вокруг посветлело. Рассвет в пустыне недолог — на небо выкатился огненный шар. Ткаченко обрадовался и решил возвращаться: одна ночь в пустыне сломила его гордость.