Но больше всего ему было жаль бедной матери Ткаченко, для которой все счастье воплотилось в единственном сыне. Она очень боялась путешествия и отпустила сына только после заверений Коростеля, что он будет относиться к ассистенту, как к собственному ребенку. Теперь Коростель чувствовал себя виноватым в его смерти и думал, что мать Ткаченко наверняка сочтет его убийцей ее сына.
Гибель Ткаченко стала для путешественников страшным потрясением, затмившим все пережитое в экспедиции. Все осознали, что каждого может постигнуть такая же судьба, если они как можно скорее не вернутся в Европу. Роздвянского начали торопить с возвращением.
Ткаченко похоронили в лучшем гробу, какой только можно было сделать из запасных антолевых листов. В долине у колодца выкопали могилу, опустили гроб, высокую песчаную насыпь обложили камнями и поставили высокий крест из пальмового дерева. На похоронах Роздвянский начал прощаться с погибшим теплыми словами, но не закончил речь и расплакался. Все участники экспедиции рыдали, а Коростель не помнил себя от горя.
Сразу после похорон он обратился к Роздвянскому:
— Михаил, друг мой, возвращаемся сейчас же! Здесь наша смерть!
Роздвянский еще колебался. Несколько дней назад он приступил к новую серии опытов с радионатами и хотел ее завершить. Поэтому он, как мог, откладывал отлет.
На третий день после похорон Галина сообщила еще одну новость: к ней начал заходить весьма подозрительный человек, который очень интересуется Роздвянским. Она подозревает в нем сообщника Хрущенко.
Это известие заставило Роздвянского действовать. Не только негостеприимная Сахара ставила им максимальные преграды в работе — враги только и мечтали уничтожить их труд. В одно мгновение он решился:
— Сегодня вечером улетаем!
Начались лихорадочные сборы. Прежде всего требовалось навести порядок в самолете: выбросить все ненужное и не забыть взять то, без чего в дороге не обойтись; набрать достаточно воды для двухдневного путешествия и запастись продовольствием. Механики и пилоты взялись качать и воду, а Тхор и телеграфист Онищенко, который после бегства Рукавички заменял повара (и оказался лучшим поваром, чем телеграфистом) зарезали несколько коз и овец. Остаток стада и верблюдиц отпустили на волю.
С колодца сняли металлическую крышку, но освобожденная струя воды, казалось, била уже не так высоко, как раньше. Геолог Сегобочный объяснил это тем, что запасы воды, скопившиеся после нескольких проливных дождей в подземных водоносных слоях, начали исчерпываться. Это также свидетельствовало, что пора было возвращаться.
К закату все было готово. Роздвянский спустился по трапу, намереваясь смотать сигнальные провода, как вдруг все звонки одновременно зазвонили. Роздвянский глянул вниз и увидел, что к плато со всех сторон подбираются человеческие фигуры. В аэроплане зажгли рефлекторы и выпустили осветительную ракету. Ракета высветила громадную толпу туземцев, вооруженных копьями, луками и ружьями, которые тихонько подкрадывались к самолету. Очевидно, адурийцы задумали отомстить за обман и мобилизовали для нападения весь край. Мимо уха Роздвянского просвистела стрела; он отшатнулся и крикнул:
— Все к самолету! Улетаем!
Не успели нападавшие взобраться на плато, как загудели радиомоторы, завертелись пропеллеры и ярко освещенный, как при вылете из Одессы, аэроплан тронулся с места. Покатился по каменному плато и поднялся в воздух.
На плато, задрав головы, стояли туземцы и удивленно следили глазами за улетающей птицей-гигантом…
Сорок пять часов длился перелет из Сахары в Одессу. Самолет, нигде не садясь, пролетел 3200 километров. День клонился к вечеру, когда «Украинский орел» приземлился на том же широком летном поле, откуда вылетел двумя месяцами ранее.
Роздвянский выскочил первым, оставив аэроплан на попечении пилотов: он торопился домой. По дороге попалось свободное такси; он сел и вскоре был уже у своего института.
Вошел в квартиру. В гостиной звучал чей-то незнакомый приглушенный голос, перемежавшийся тихими стонами Галины.
— Что за черт? — спросил он себя и прислушался.
В гостиной послышалась возня и раздался крик Галины. Прежде чем Роздвянский добежал до двери, она открылась и перед ним оказался невысокий человечек, поспешно прятавший в карман какую-то бумагу. У него была длинная черная борода, в такой же черной шевелюре проглядывали серебряные нити; он сильно прихрамывал на одну ногу. Одет он был в длинный, старомодный черный сюртук, в одной руке держал шляпу и толстую суковатую палку, в другой смятую бумагу. Роздвянский внимательно присмотрелся к незнакомцу, но не мог вспомнить, где и когда его видел. В первую минуту незнакомец смутился и вновь попытался запихнуть бумагу в карман сюртука. Когда сделать это ему не удалось, он перехватил бумагу левой рукой, спрятал ее за спину вместе с палкой и шляпой и приблизился к Роздвянскому, протягивая ему правую руку: