Ты помнишь, дружище Белли?..
— Помню, сэр, — кивает Понч. — Я помню Суити. Хорошая была девушка.
— Наверняка, — соглашаюсь я.
Кажется, я думал вслух…
— Ты не помнишь имя женщины, ради которой совершил столько подвигов?! — удивляется старик.
— Суити, — повторяю я. — Её звали Суити, отлично помню.
Старик сидит в своём кресле-качалке. Его седые лохмы падают на высокий лоб в глубоких бороздах вековых морщин. Дряблая кожа его щёк больше похожа на древний пергамент, с полустёршимися письменами. В разбитое выстрелом окно задувает ветер, залетают крупные снежинки и тают на тощей куриной шее старика, на его волосах и плечах.
Он то и дело шевелит немеющими пальцами — этот болван Белли слишком крепко привязал его руки к подлокотникам.
— Суити… — дёргает старик головой. — Что за дурацкая кличка! Её звали… Её звали…
Он растерянно умолкает и несколько минут сидит, словно окаменев. А из глаз его стекают на впалые щёки две мутные слезы.
— Я не помню, — выдыхает он. — Не помню её имени. Не помню!
Старческий голос срывается в рыдания.
— Эка важность, сэр, — жалеет его Понч. — Велика важность имя! Альдонса её звали, и не надо так расстраиваться по пустякам.
Макгвардинг переводит на толстяка взгляд, вспыхнувший радостью, едва ли не счастьем.
— Белли! — восклицает он. — Белли! Сынок!
— Да ладно, — отмахивается Понч, готовый, кажется, пустить слезу.
— Не надо было вам всё это затевать, сэр, — говорю я.
— Не надо было затевать?! — глаза старика загораются. — Ты вспомни, как хорошо всё начиналось, Алонсо! Но ты стал моим стыдом, моей безотрадной старостью, моей непреходящей болью. Разве для того даровал я вам жизнь вечную, чтобы вы стали в конце концов вечным моим позором?
— Что поделаешь, Майк. Меняются времена, меняются люди.
Макгвардинг сокрушённо качает головой.
— Алонсо, сын мой, ты ли это говоришь?! — восклицает он. В голосе его мне слышится неподдельный трагизм. — Чадо моё возлюбленное, мой рыцарь, мой добрый ангел, моё второе я…
— Не вечно же мне быть вашим вторым я, сэр. Дети вырастают и рано или поздно начинают свою собственную жизнь.
— Да, — грустно трясёт головой старик, — увы, это так. Но разве таким должен был ты стать?
Меня разбирает зло.
— А каким?! — срываюсь я на крик. — Должен?! Я вам ничего не должен! На веки вечные остаться тем идиотом, которого вы из меня сделали?! Получать пинки и затрещины, быть посмешищем в глазах любого встречного?! Чахнуть над каждым грошом и вечно урчать голодным животом, трясясь на полудохлой кляче?!
— Алонсо… — пытается что-то вставить старик, но я не слушаю его, я не хочу его слушать.
— Быть жалким придурком, не способным просто прийти и взять женщину, которую хочется? Сочинять дурацкие никому не нужные стишки? Иметь единственным спутником вот этого… вот этот мешок с салом?
— Сэр, Алонсо!.. — осуждающе произносит Понч.
Я не слушаю его. Я достаю револьвер, взвожу курок, утыкаю ствол в подбородок старца.
— Казалось бы, чего вам ещё нужно, сэр Майкл Макгвардинг, или как вас там звали?.. — говорю я. — Казалось бы, пора уже успокоиться, дать нам жить так, как живут все, а не по каким-то вашим дурацким правилам… Так нет! Вы застряли в своих полоумных идеях, в своих устарелых представлениях, в своих этих… чёртовых мельницах.
— Не поминайте нечистого всуе, сэр Алонсо, — произносит Понч. Он всё ещё дуется на меня — голос его звучит обиженно. — И это… Может быть, отпустим старика? Что взять с сумасшедшего. Пусть себе помрёт спокойно.
— Он никогда не умрёт, пока живы мы, — говорю я, понемногу успокаиваясь. — Или мы умрём все вместе, или он умрёт от нашей руки.
— Печально это всё, — неодобрительно качает головой Белли. — А ведь он в некотором роде наш отец, сэр Алонсо.
— Чем такой отец, уж лучше быть сиротой, — ухмыляюсь я.
И нажимаю на спусковой крючок.
Понч оступается на скользкой дорожке. Я хочу помочь ему, но, не рассчитав силу толчка, теряю равновесие и делаю невольный шаг вслед за инвалидной коляской… Её передние колёса зависли над пропастью и беспомощно крутятся, жужжит электромотор. Старик отпрянул, вжался спиной в спинку кресла, его выпученные глаза остекленело уставились в бездну.
— Ха-ха! — смеюсь я, из последних сил удерживая коляску. — Что, старина, страшно? Наверно, сидишь и бешено портишь воздух, а?
Старик ничего не отвечает. В глазах его смертная тоска и пустота.
— Что тебе нужно от нас, старый? — продолжаю я. — Ну чего тебе от нас нужно, а? Чего ты никак не оставишь нас в покое? Казалось бы, ну сделал ты своё дело, испортил двум честным людям жизнь, выставил их на всеобщее посмешище, ну и успокойся на этом. Так не-ет, тебе всё мало, чёртов старик! Ты хочешь, чтобы мы вечно, вечно жили по твоим правилам… А нас ты спросил? Хотим ли мы этого?