На приглашение Лены откликнулись ухоженные студенты и молодые работники коммерческих фирм. Было много цветов и вина. Преобладали пиджаки в мелкую клетку и короткие юбки. В укромных точках квартиры курили Marlboro и Camel. Велись беседы о роскошных поездках в Европу, дорогих покупках и престижной работе. Минут сорок длился разговор о принцессе Диане и мужиковатом, по мнению собравшихся, принце Чарльзе. Света охотно рассказывала об интригах британского королевского дома, отвечала на вопросы о национальном характере англичан. Ее ответы устраивали разгулявшихся гостей до тех пор, пока расчесанный на пробор студент восточного факультета вежливо не поинтересовался: а есть ли разница в определениях “британский” и “английский”? В период распада тоталитарных государств большинство считало, что определение “британский” не применимо к государствам, граничащим с Англией.
– Я разговаривала с одним ирландским журналистом, – вступила в спор Лена, – так вот, он за то, чтобы по отношению к Ирландии сначала употреблялось определение “ирландский”, а потом уже “британский”, если оно вообще подходит к Ирландии. Англичане и ирландцы – два разных народа!
– Не уверена, – возражала Света, – исторически они, может, и разные. Но современность у них единая. В Европе скоро не будет деления государств по национальному и языковому признаку. Уже сейчас почти нет разницы, например, между немцем и голландцем, между итальянцем и испанцем. Мир достиг глубокой интеграции. Языковой барьер в межнациональной культуре, а тем более – истории, интересует разве только лингвистов и туристов. Поэтому, если экономически оправдан протекторат Англии над Ирландией, значит, это нормально, так и должно быть. И, кстати, многие ирландцы за это.
– Однако Ирландская Народная Армия против, – не унималась Лена.
– Во-первых, терроризм не метод решения конфликтов, – быстро нашлась Света, – а во-вторых, армия, как бы она ни называлась, не выражает интересов всего народа. В ирландской армии хватает преступников, религиозных фанатиков и просто желающих заработать на раздувании национальной вражды.
Этот спор утих почти в полночь. Каждый из спорящих остался при своем мнении и, кажется, не испытывал неприязни к оппоненту. Все тот же студент-восточник (случайный разжигатель спора) вспомнил про Лену и предложил в последний раз выпить за ее здоровье. На улице наша пестрая группа разошлась в разных направлениях. Кое-кто уехал на машинах, забыв картинно проститься с теми, кто заспешил в метро. В вагоне расслабленная Света то и дело роняла голову на мое плечо. После трех попыток вернуть себя в вертикальное положение она привалилась ко мне окончательно. Волосы ее приятно пахли. В столь быстром ее успокоении были виноваты фруктовые ликеры, которых на дне рождения было пять разновидностей. В своем нормальном деловом состоянии Света удостаивала меня скользящими прикосновениями лишь в случаях демонстрации каких-либо примеров. Так она дотронулась губами до моего носа, чтобы я почувствовал клубничный запах ее бесцветной помады, купленной в Англии. А однажды она провела ладонью по моим ягодицам, утверждая, что с такой комплекцией мне нечего бояться появления лишнего веса. Все эти демонстрационные прикосновения не трогали меня совершенно – я знал, что потребности любить Света не испытывала. Она нуждалась в человеке, подвластном ее нравоучительным воздействиям. После приезда из Англии дружеских разговоров за бутылочкой ей стало не хватать. Ей понадобились серьезные назидательные беседы, переходящие в жестокие споры. В них она начисто разбила своих друзей и подруг. Ее знакомые оказались людьми мелкого калибра: без глубоких идей, без знания языков, без желания слушать ее советы. Обеспеченное мещанство Свету не устраивало. Деньги для нее имели чисто деловое значение. Она бредила идеей открытия своей лингвистической школы.
В ночном метро я лишний раз убедился в том, как сильно я к ней привязан, к ней, избравшей меня предметом своей интенсивной критики. При этом я испытывал к Свете чувство, стоящее между дружбой и любовью. Иногда оно выражалось в достаточно резкой необходимости присутствия рядом с ней. В этом чувстве был минимум физического влечения. Ее физиология была мне чужда, как, впрочем, и моя – ей. Мне не нравилось ее бледное, как будто малокровное лицо. К тому же она пользовалась бесцветной помадой, что в применении к ее бесцветным губам было абсолютно неверно. До лондонского периода жизни Света красилась обычной помадой, преимущественно темных цветов. Отпечатки напомаженных губ она оставляла на чашках из-под кофе, выпитого у меня на Обводном.