— Это почему ты так думаешь?
— Все вы одинаковы. Почему ты в тот вечер не ударил капрала, который на нас свою злость вымещал? Испугался? То-то и оно. Все вы мастера говорить… пока до драки не дошло.
Оскорбленный Проле резко встал.
— А ты сам почему не ударил капрала, если считал, что это надо было сделать?
— Не стоите вы того, чтобы я за вас в драку лез, — ответил Шолая.
— Вот храбрец нашелся! Один из всех! А того не понимаешь, что стукнуть одного капрала ничего не значит, от этого ничего не изменится. Смахнуть их всех сразу сверху донизу — вот это дело стоящее. — Проле стиснул кулаки. — Ты их бил поодиночке, а что из этого выходило? Всякий раз они опять садились тебе на шею. Чего ты добился? Жандармы по-прежнему расхаживают по улице, и люди, против которых ты боролся, сидят на тех же местах, что и прежде. Все осталось по-старому. Ничего не изменилось.
Только после этих слов Шолая повернулся к Проле. Глаза его смотрели внимательно и зло.
— Я хоть некоторым дал под зад, а ты? Читал свои проповеди! От твоих басен жандармы засыпали, а от моих кулаков у них до сих пор синяки не прошли.
Обрадованный тем, что ему все же удалось задеть Шолаю за живое, Проле с удовлетворением прислонился к стене и, смеясь, произнес:
— Ошибаешься, брат. От наших слов поднимутся тысячи людей и уничтожат всех жандармов до одного.
— Чьих это «наших» слов? — не понял Шолая.
Проле посмотрел на него внимательно, помолчал, подумал, стоит ли говорить дальше на эту тему, а затем решился:
— От моих, твоих и всех недовольных.
Шолая нахмурился и решительно произнес:
— Что ж, поживем — увидим.
Проле почувствовал, что Шолая не хочет продолжать разговор на эту тему и решил оставить его в покое.
На рассвете состав прибыл на место, и больше они не сказали друг другу ни слова.
Сейчас Шолае припомнился разговор в вагоне, и он посмотрел в том направлении, куда ушел Шишко. Тот уже возвращался, увязая ногами в липкой грязи. Шолае не хотелось с ним разговаривать, но Шишко, уже забыв недавнюю стычку, дружески улыбнулся ему и спрыгнул в ров.
— Дай закурить, — сказал он добродушно. — А знаешь, как здорово он мне все объяснил! — Взяв у Шолаи табакерку и свернув папиросу, Шишко начал рассказывать: — Я его спрашиваю, какого дьявола мы здесь торчим? Ни войны нет, ни боев, а я с подсумками не расстаюсь круглые сутки. А оказывается, вот в чем дело. Мы, брат ты мой, готовимся в студентов и рабочих стрелять — так господа решили. В своих же, значит. Плохое дело задумано, факт.
— Что ты мелешь такое? — не поверил Шолая.
Шишко сплюнул и прислонился к сырой стенке рва.
— Убийство будет по всей форме, как на войне. Поставят пулеметы и будут палить по своим. Вместо того чтобы бить по немцам, будешь стрелять по своим.
— А почему? — воскликнул Шолая.
— Потому что они бунтуют, — ответил Шишко. — Королевское правительство решило с Гитлером расцеловаться. Вместо того чтобы воевать, оно полюбовно с ним договорится и отдаст все, что тот захочет. Студенты и рабочие прознали про это и заявили: «Долой такое правительство!» Правительство туда-сюда, а потом приказывает: «Поднять войска, и, если дело дойдет до бунта, пусть они расстреливают бунтовщиков». Вот и выходит, что мы здесь готовимся в своих стрелять. Что делать — не знаю.
— Это тебе Проле так сказал?
— Да.
— А откуда ему все это известно?
— Известно, — уверенно ответил Шишко. — Сегодня утром наши охраняли королевский поезд на Топчидере. Как раз в нем и ехала правительственная делегация на поклон к Гитлеру. Сейчас наши оттуда вернулись и только об этом и говорят.
Когда Шишко ушел, Шолая взялся за лопату, а сам не переставал думать о том, что узнал. За ужином он внимательно прислушивался к разговорам плевичан.
Говорил Округлица:
— Значит, ясно, войны не будет. Вот хорошо-то! Сильно я по дому скучаю. Видишь, Ракан, правительство позаботилось, чтобы был мир и мы домой возвратились, чего же лучше!
— Прежде чем домой попасть, тебе придется студентов усмирить, — вздохнул Шишко.
— Подумаешь, студенты! — вмешался в разговор Колешко, жадно поглощавший содержимое своего котелка. — До стрельбы дело не дойдет. Плетками отделаются. Примут по паре плеток, и дело с концом.
— Интересно, ты что, готов добровольно, без боя, впустить немца к себе в дом? Так, что ли, тебя понимать? — спросил Проле, сидевший на другом конце стола.
— Ну нет! Если немец попытается ворваться ко мне в дом — убью! — ответил Колешко, с трудом выговаривая слова — рот его был набит битком.