— Убивают! Помогите!
Дед Перушко подпрыгнул, посмотрел на подвешенного на ореховом дереве до половины ободранного козла и, бросив взгляд вниз, на дорогу, увидел четников, бегущих к дому, где был штаб.
— Смерть уже здесь! Бежим, Шишко! — стонал он.
Перушко обернулся, прикинул расстояние до ограды и бросился к ней.
— За мной!
Шишко помчался за ним. Стрельба усиливалась. Летевшие со всех сторон пули напоминали чем-то разозлившихся ос.
Шишко перемахнул через плетень и бросился к штабу. Перушко хотел сделать то же самое, но зацепился за гвоздь, и пиджак разъехался по швам. Сам он скатился в пшеницу и начал кричать:
— Шишко! Шишко! Не оставляй меня! Подожди!
Но Шишко уже скрылся из виду. Перушко поднялся, прислушался и, собравшись с силами, побежал. Вокруг ни души. Перушко почувствовал себя одиноким, и пули, свистевшие над головой, казались ему теперь еще более страшными. Миновав пшеничное поле, он влетел во двор штаба, остановился. Тишина. Двери дома раскрыты настежь.
Перушко посмотрел на ниву и ужаснулся. В пшенице лежала попадья в красной накидке. Неподалеку маячила черная мантия попа. А еще дальше чернело несколько фигур. Там, конечно, должен быть и Шишко. Стрельба не прекращалась. У Перушко потемнело в глазах. Оглушенный взрывом, он бросился в раскрытые двери штаба. Перескочив порог, оказался в темном, холодном помещении. Приглядевшись, увидел старые овечьи шкуры, груды пакли, мешки с зерном, кадки с морсом, бочку ракии и еще одну бочку, которая была намного выше его. Он поспешил спрятаться за нее, и вдруг в голову пришла мысль: «А что если залезть в бочку?»
Дед начал взбираться на бочку. Новый выстрел подогнал его. Он разжал пальцы раньше времени и шлепнулся на что-то мягкое. А через мгновение почувствовал, что тонет.
— Мед! Мед! — закричал он от неожиданности.
Перушко начал тонуть. Ухватился руками за клепки, чтобы удержаться, но это не помогало. Липкая масса увлекала его все глубже. Дед попытался двинуть ногами, но это ему не удалось — к ним будто привязали свинцовые болванки.
— Неужели в меде придется утонуть? — взвизгнул он и еще сильнее, перепуганный собственным голосом, который разнесся глухим эхом, стал судорожно хвататься за стенки бочки.
Перестрелка не прекращалась. Во дворе четнического штаба пули взрыхлили утоптанную землю, исклевали выложенную камнем дорожку до входных дверей. Вскоре все стихло. Из-за холмистых полей ячменя и пшеницы появился длинный строй четников. Впереди них на лошади, откинувшись в седле, ехал командир четников Томинац. Повернувшись лицом к строю, он приказал:
— Быстрее! — и погнал лошадь.
Когда четники вошли во двор, Томинац объехал постройки и, не обнаружив ничего подозрительного, хотел слезть с лошади. Вдруг его взгляд упал на стреху, под которой виднелась черная бахрома флага. Нахмурившись, Томинац обернулся и крикнул:
— Вукола!
Из строя вышел коренастый четник с клинообразной бородкой и стал по стойке «смирно». Его вороватые глазки смотрели то на здание штаба, то на Томинаца.
— А ты уверен, что здесь был Шолая? — спросил Томинац, оглядывая его с ног до головы.
— Конечно. Когда мы вчера рано утром спешили сюда, он следовал за нами.
— А вот это ты видишь? — Томинац показал плеткой на стреху. — Почему наше знамя на доме?
Вукола удивленно пожал плечами.
— Никак не могу понять, — сказал он. — Видимо, забыли снять его.
— Неужели ты думаешь, что Шолая не снял бы его?
— Откуда мне знать.
Томинац спрыгнул на землю. Ударив сапогом о сапог, он обернулся и зловеще прошептал Вуколе:
— Смотри. Если по своим ударил — шкуру спущу. Убирайся отсюда!
Передав поводья конюху, Томинац пошел в дом. В этот момент раздался пронзительный визг женщины. Обернувшись, он, к своему удивлению, увидел перелезавшую через плетень попадью.
— Что наделали, проклятые, — визжала она. — Своих бьете? Дьяволы нечестивые! Каины! Чтоб вам в пекло угодить!
Плетка в руках Томинаца задрожала. Приблизившись к попадье, он спросил ее хриплым голосом:
— Разве Шолая здесь не был?
— Какой там Шолая! — закричала попадья. — Тут только поп, а вы Шолаю ищете! Что ж это такое?! На свой штаб и на нас! Шолая вам покоя не дает! Ищите его в горах, а не возле моего дома! До чего же я дожила — от своих убегаю!..
Томинац еще больше помрачнел. Окинув попадью презрительным взглядом, повернулся и скомандовал: