Перушко присел на корточки, стараясь спрятаться, и сердито прошептал: «Черт бы тебя побрал, ирод проклятый».
Бубало не заметил старика и проследовал своей дорогой. Перушко подождал, пока он совсем не скрылся за забором, и только после этого встал.
Зорку он застал хлопочущей возле очага. В доме было полно дыма, пахло смолой и сырым можжевельником. Старик закашлялся.
— Здравствуй, Зорка! Как поживаешь? Добрую весть слышал и решил к тебе завернуть. Ну и дыма у тебя в доме! Как на пожаре. Видно, сырыми дровами топишь?
Зорка отошла от очага, принесла скамейку и робко спросила:
— О какой доброй вести ты говоришь? Может, войны не будет и мужья наши возвращаются? Садись, деда, расскажи.
— Садиться не буду, спешу, — отказался дед. — Скажу тебе только, что твой жив и здоров. Находятся они в столице.
— А письма не прислал? — прервала она его.
— Письма нет. Но оттуда человек один приехал, он и рассказывал, — сочинял Перушко. — Веселые, говорит, и довольные все. Так что не беспокойся ни о чем, дочку расти. — Перушко взглянул на маленькую девочку, тоже Зорку, примостившуюся около очага, и смешно чмокнул ей губами.
Зорка посмотрела на дочь, потом на старика, затем через дверь на тропу, пролегавшую выше дома, по которой сейчас шлепали чьи-то ноги.
— Значит, от него больше ничего нет?
— Как будет письмо, сразу принесу, — пообещал дед, уходя.
Зорка постояла несколько минут в глубокой задумчивости, а затем наклонилась над очагом и стала энергично раздувать огонь.
Так и текло для нее время. Днем занималась своими обычными домашними делами, а вечером забирала дочь в пристройку, пока не нагреется комната в доме, и разговаривала с ней об отце.
— Теперь наш папа военную форму носит. По утрам рано-рано, еще и зорька не забрезжила, отправляется он на учение. А поля там голые, хоть шаром покати, пустынные, совсем-совсем чужие. Нет там ни наших лесов, ни Пливы. Вечером возвращается усталый и все о нас думает. Очень он скучает по дому, спать ляжет, ворочается с боку на бок — никак заснуть не может. Очень бы хотелось ему с нами быть, а его не отпускают.
И долго-долго рассказывала она дочке об отце, пока малышка не начинала засыпать, убаюканная плавным ритмом ее речи. Тогда она несла девочку в постель.
Слезы бежали из глаз и сами собой высыхали. Незаметно песня убаюкивала и ее. Зорка засыпала, и сразу во сне ей являлся Шолая, идущий по длинной-длинной дороге…
События развивались быстро. На следующий день утром из Шипово прискакал почтальон и, не останавливаясь, на ходу бросил деду Перушко конверт, запечатанный красной печатью.
Ошеломленный старик хотел спросить почтальона, что все это значит, но не успел. Конник мгновенно развернулся и, вонзив шпоры в живот взмыленной лошади, сразу перешел в галоп. Лишь проскакав с десяток метров, он обернулся и крикнул:
— Королевский указ, читай!
Перушко дрожащими пальцами сломал печать и вскрыл конверт. А через час он держал речь перед собравшимися на сходку стариками и женщинами:
— Так вот, значит, что случилось. Король взял власть в свои руки и приказывает: «Пусть будет мир, порядок и законность. Люди, которые взбунтовались, пусть возвращаются по своим домам — я их всех прощаю». Выходит, что беда прошла.
— А о какой беде ты говоришь? — спросил один древний старик, прикладывая ладонь к уху, чтобы лучше слышать ответ.
Вопрос смутил Перушко, так как он и сам не мог точно сказать, какую беду он имел в виду. Чтобы скрыть это, он обрушился на старика с упреками.
— Что ты меня спрашиваешь, я с королем рядом не сидел. Раз он написал в указе, что несчастье предотвращено, значит так оно и есть. Ему лучше знать.
— Все это хорошо. Нам только не ясно, кто там бунтовал и кому объявлено королевское прощение? — настаивал старик при шумной поддержке сходки.
— Кого-то дьявол попутал, факт, — разозлился Перушко. — Может, кто и из наших бунтовал, откуда нам знать, — вспомнил он про письмо от Шишко.
— Да-а, все может быть, все может быть. Зачем же иначе указ было писать, — удовлетворенно забормотали старики.
Но женщинам далеко еще не все было ясно.
— А написано в указе, что наши мужья должны домой вернуться? А война будет? Армию распустят? — спрашивали они наперебой.
Перушко едва успевал отвечать. Наконец он поднял палку и решительно стукнул ею об пол.