— Возмужал ты, в плечах раздался, но изменился мало, — с расстановкой сказал он. — Узнаешь меня?
Шолая пристально всмотрелся в лицо офицера:
— Нет, не узнаю.
— Лет пятнадцать назад был ты у меня. В тот раз я дал тебе карабин, кокарду и членский билет нашей организации. Вспомнил?
Да как же он сразу не узнал? Ведь это тот самый офицер. Под левым глазом у него резко выделялось родимое пятно.
— Вспомнил, — сказал он.
— Вот видишь, где довелось встретиться. Я о тебе все знаю. И как ты буйствовал еще после съезда и что сейчас натворил. Почему ты так ведешь себя? Объясни!
— Потому что правды нигде нет, — ответил Шолая.
— Правды? — переспросил офицер и провел сухими пальцами по столу. — А ее никогда и не было. — Посмотрел задумчиво на Шолаю и добавил: — У каждого своя правда — у тебя своя, у меня своя, и лишь королевская правда одна — одна для всех.
— И этой правды нет, — упрямо возразил Шолая.
— Королевской?
— Да, королевской.
— Как ты мог дойти до такой мысли?
— Жандармы — вот она, королевская правда. Я ее на себе испытал.
Офицер беспокойно заерзал.
— Откуда ты это взял?
— Они сами мне сказали… когда били.
— И ты за это набросился на них?
— За то и за все другое, — ответил Шолая.
— Нет. Теперь сам видишь, что ошибался, — сказал офицер. — Королевская правда не похожа на жандармскую. Жандармы калечат, а король лечит. Тебя бы вот расстреляли, а король простил. Будешь теперь жить, и жизнью своей ты обязан только королю.
Шолая молчал. «Ага, амнистия. Значит, сам король боится чего-то или кого-то».
— Король надеется, что ты в долгу не останешься, — проговорил офицер. — В полк свой вернешься и будешь там короля защищать. Война предстоит.
Шолая молчал, будто не слышал.
— Воевать за короля — это долг всех сербов. А драться будет с кем.
Шолая уловил странную беспомощность в словах офицера. Все вроде было так же, как и пятнадцать лет назад, но сейчас слова офицера звучали для Шолаи совсем по-другому. Дни, проведенные в тюрьме, и жандармские плети — все, что пришлось вынести Шолае со времени первой встречи с этим офицером, вырыли между ними, между прошлым и настоящим глубокую пропасть.
— Иди и будь храбрым воином короля, — проговорил наконец офицер. — Ступай!
Шолая вышел с чувством безразличия к тому, что услышал в этой комнате, и с радостным сознанием, что жив и будет жить.
Сейчас, ворочаясь на соломе, он вспомнил эту сцену, потянулся и мысленно произнес: «Снова солнце греет. Хорошо, хоть скоро и война», — и сладко зевнул.
XII
К вечеру прибыли в одно из крупных сел Воеводины и остановились на ночлег. Кроме их полка здесь сделали привал и другие части. Улицы села напоминали огромный военный лагерь. Когда на пустырях и выгонах, где расположились обозы, вспыхнули костры, Проле, убедившись, что капрала поблизости нет, нырнул в темноту. Днем Проле встретился с Бешняком из Дрвара, много лет проработавшим на лесопильном заводе. До этой встречи он дважды видел Бешняка на собраниях рабочих в Млиниште и остался о нем самого хорошего мнения. Сейчас он направлялся к нему в условленное место.
Часть, в которой служил Бешняк, расположилась на ночевку поблизости. Проле потребовалось лишь пересечь выгон, за которым в лесочке находился взвод Бешняка. Соблюдая осторожность, Проле быстро проскочил открытое место и, дойдя до леса, стал крадучись пробираться по опушке.
Во взводе Бешняка царило бодрое настроение. Солдаты хором пели песни, столпившись вокруг костра, над которым висел котел. Еще издали Проле увидел Бешняка, его крупную голову с плосковатым лицом, на котором играли блики костра. Подойдя поближе, Проле свистнул два раза. Он видел, как Бешняк подобрал свои длинные ноги и надел на голову пилотку. Затем неторопливо встал, и вот уже его огромная фигура заслонила костер и закачалась в такт шагам, приближаясь к Проле.
— Здорово еще раз! — сказал Бешняк и сильно потряс протянутую ему руку. — Куда пойдем? Пожалуй, будет безопаснее где-нибудь на людях, ну хотя бы около ваших пушек, — там всегда солдат полно — нужду справлять ходят.
«Какой детина! — восхищенно подумал Проле, едва охватывая пальцами своей руки широченную ладонь бывшего дровосека. — Кулак у него, наверно, что молот».
— Можно и к нам, — сказал он. — Пристроимся под брезентом около какой-нибудь гаубицы.
Проле пошел впереди, за ним Бешняк. Слыша за спиной тяжелые шаги, Проле размышлял: «Плохо будет на войне такому великану, легко убить могут… Надо расспросить его подробнее об обстановке, он в тюрьме не сидел и должен все знать».