Ночью был сделан короткий привал. Как только лошади были накормлены, колонна снова двинулась ускоренным шагом.
— Братцы, доколе же будем так ехать? — с тяжелым вздохом спросил Шишко. — Одно из двух: или немцы нам на пятки наступают, или чья-то глупая голова не ведает, что творит.
Никто ему не ответил. Проле шел рядом с повозкой, погрузившись в глубокое раздумье. «Что же делать? Измена налицо. Радиотелеграфист не стал бы болтать ни с того, ни с сего. Эх, плохо, что нет рядом Бешняка. Он-то наверняка подсказал бы, что следует предпринять. А может, он уже погиб или, как и я, плетется где-нибудь в колонне и тоже не знает, что делать. Да, тяжелое положение, и ничего я придумать не могу. А что, если прихлопнуть одного-другого из предателей, как Шолая предлагал? Нет, ничего этим не добьешься. Обложили они нас. И внутри всюду своих людей имеют. Даже задержи мы их на своем участке, так они обошли бы нас. Если на дом напали со всех сторон, а ты в состоянии защитить всего одно окно, считай, что тебе крышка. Вот если бы партия выдвинула лозунг революции. Тогда другое дело, я бы знал, что делать. Повел бы солдат, и смахнули бы мы генералов. Но так поступать сейчас нельзя. Пойти против своих генералов — значит расколоть страну на два фронта. А немец наступает, не ждет. Против него надо единым фронтом действовать. Солдат рвется в бой, а ему не дают. Где же выход?.. Коммунист должен вести людей за собой. Но что же делать в этой ситуации?»
На шоссе не стихал шум двигавшейся колонны. Стучали копыта по каменистому покрытию, слышалось фырканье лошадей. Над повозкой возвышалась голова Колешко. Она болталась из стороны в сторону, и казалось, что он сейчас свалится и заснет мертвым сном.
Кончилась наконец и эта ночь. А утром клубок событий начал быстро разматываться. Сначала на колонну налетела эскадрилья самолетов. Солдаты бросились во все стороны, но стрельбы сверху не последовало. Самолеты оставили за собой белый веер листовок, на которых выделялось слово «сдавайтесь», написанное крупным шрифтом.
Держа в руках белый листок бумаги, Шолая обратился к Проле:
— Ну а теперь что прикажешь делать?
— Будем драться с немцами. Здесь. Дорогу не отдадим, — глухо ответил тот.
Шолая смял листовку в комок и отбросил в сторону.
— Ну смотрите! Если кто захочет помешать мне или остановить, убью сразу, — пригрозил он.
Проле искоса взглянул на Шолаю и решительно произнес:
— Останавливать не стану.
Шолая повернулся и пошел в хвост колонны. Карабин, заброшенный за спину, покачивался в такт его шагам. Проле поспешил следом. Колонна между тем остановилась. Артиллеристы бродили по дороге, собирали листовки. Оказалось, что все они были одного содержания.
— Вон сколько Гитлер нам писем прислал, чтобы мы ему покорились. И везде, сволочь, одно и то же пишет. «Бросай винтовку перед воином свободной Европы, и все будет в порядке», — возмущался Шишко.
— Сосватать нас хочет, кровопийца, — прошипел кривоногий Ракита и носком сапога вдавил листовку в землю, приговаривая: — Вот тебе… вот тебе…
Йованчич молча грыз кончик уса, облокотившись на дробину повозки.
— Нас не касается, о чем этот Гитлер треплется, — говорил Козина, равнодушно скручивая папиросу.
— Господи, неужели и до нас Гитлер доберется? — шептал Округлица, беспокойно моргая своими цыганскими глазами.
К повозкам подошли Проле и Шолая.
— Приготовьтесь, здесь будем вести бой! — сказали они.
— Приказ пришел? — удивленно поднял брови Колешко.
— Приказа нет, но мы будем драться. Дорогу немцам не отдадим.
— Правильно, — поддержал их Ракита.
— Но нельзя же действовать самовольно, — возразил Колешко.
— Слушай, ты! — Шолая шагнул к Колешко и пронзительно посмотрел на него снизу вверх. — Еще одно слово, и я разобью тебе башку. Забирай пушку и тащи на позицию, а то хуже будет!
— А приказ есть? — несмотря на грозный вид Шолаи, спросил снова Колешко.
— Я отдам приказ, если потребуется.
— А кто ты такой?
— Закрой пасть, пока я тебе ее сам не захлопнул. Хватит! — прервал его Шолая.
Плевичане хмуро смотрели на него. В это время по колонне передали команду трогаться, и почти одновременно на дороге появился конник, скакавший галопом.
— Немцы! — кричал он.
Дренович, уже сидевший в седле, натянул поводья и развернул коня поперек шоссе.
— Подпоручник, немцы! — крикнул конник, осадив лошадь.
— Где?