— Да я что, я ничего, — отвечал Проле, лукаво усмехаясь. — Только грызет меня мысль: неужели вы так и помрете при свете лучины, не увидев в своем доме света хотя бы керосиновой лампы? — бросал он и уходил.
Сейчас при появлении Проле все оживились.
— А, доигрался, чертов сын! Ну как, понравилось в кутузке? Укоротили тебе жандармы язык? — неслось со всех сторон.
Высматривая свободное местечко, чтобы присесть, Проле рассмеялся:
— Понравилось, да еще как! А язык они мне так наточили — можно бриться.
— Вот чудак! Ему, видно, мало… Ха-ха-ха! — смеялись плевичане.
Они наблюдали, как Проле ищет себе место, старались рассмотреть его длинную, веселую физиономию, непокорный вихор, вылезавший из-под кепки, заглянуть в светло-карие любопытные глаза. Одет Проле был в короткую кожаную куртку, на длинных ногах — потертые брюки и сапоги. Когда он наконец сел, они навалились на него с вопросами:
— Ты ведь, наверное, Проле, должен знать, какие дела творятся в нашем государстве. Нас вот собрали, а куда и зачем везут, не знаем.
— А разве вы не получили повестки?
— Получить-то получили, да только не знаем, что все это значит. Может, война, а?
— Нет, о войне я ничего не слышал, — сказал Проле. — Болтают, что в Белграде замышляют что-то…
— Вот и расскажи нам, кто там что замышляет, — настаивали плевичане.
— Ну что же, можно, только боюсь, что напугаю вас.
— Не беспокойся, не испугаемся. Рассказывай по порядку все, что тебе известно.
Проле поудобнее устроился и начал:
— В Германии, говорят, изобрели такую печь. В нее бросают человека, нажимают кнопку, и через две минуты от него остается кучка золы. Тогда в печь бросают следующего. Когда всех сожгут, золу из печи выгребают, упаковывают в мешки, грузят на машины и отвозят на поля. От такого удобрения репа вырастает по десять килограммов штука.
— Ну и ну! — удивлялись плевичане.
— Но ведь рано или поздно сырье-то кончится, что делать? — продолжал Проле. — Приходит тогда один ученый к Гитлеру и говорит: «Как показывает наша германская наука, самое лучшее удобрение получается из славян. Надо бы еще по кому-то из них ударить, тогда урожай будет обеспечен». Гитлер задумался, а потом сказал: «Разобьем югославов». Так что сейчас печи стоят и ждут нового сырья, — закончил Проле.
— Выходит, они собираются нас всех на золу пустить? — зашумели плевичане.
— Думаю, что нас затем везут, чтобы помешать этому, — спокойно заключил один бородатый плевичанин.
— Хорошо бы, если так… — произнес Проле.
— А что же ты думаешь, мы дадим немцам загнать нас, как мышей, в клетку? И правительство не допустит этого.
— В том-то и дело, что оно не будет им препятствовать, — продолжал Проле.
— Ну да!
— А ты не удивляйся. Так оно и есть.
— Как же так? Объясни! — рассердились плевичане.
— Очень просто, — отвечал Проле. — Наши министры думают вот как: «Раз вам, немцам, требуется удобрение для своих полей, мы можем с вами договориться без всякой войны. Только нас самих оставьте в покое. Да и для удобрения мы не подходим: слишком часто моемся».
— Гляди-ка, — рассвирепел бородатый, — выходит, нас собираются как удобрение везти в Германию?
— Очень может быть, — подтвердил Проле.
Плевичане оторопело посмотрели друг на друга и вдруг разом загоготали.
— Черт бы его побрал, чего наговорил. Ха-ха!
— Ну и мастер выдумывать небылицы! Дурная голова! Смотри, мы тебя из вагона выбросим, — все пытались разогнать страх, вызванный словами Проле.
Проле лукаво ухмылялся и вдруг заметил Шолаю, сидевшего молча в углу.
— Симела! А я тебя и не заметил! Здорово! Давно не виделись! — подскочил он к нему.
Шолая спокойно посмотрел на него и подвинулся, освобождая место рядом с собой. Выглядел он задумчивым и усталым. Тревожился о доме: как они там будут без него? Не знал и того, что ожидает его впереди. «Сволочи, опять до меня добрались», — со злостью повторял он про себя, хотя и сам в точности не знал, к кому обращается.
Он поднял голову и спросил Проле:
— За что ты сидел?
— Кто-то распространял запрещенные газеты, а подумали на меня, — ответил тот.
Шолая недоверчиво прищурился:
— А сейчас в армию идешь. Доволен?
— Не сказал бы. Но все же лучше, чем в кутузке сидеть.
— Да, вместо часового будет теперь капрал, а вместо одиночной камеры — окоп. Как-никак, лучше.