Проле уловил в словах Симелы издевку, но решил не обращать на это внимания.
— Ты сам-то давно из тюрьмы?
— Больше года, — ответил Шолая.
— Смирился, значит?
— Да нет, я-то не смирился. Но столько насажали политических, что нас стало негде содержать.
Как-то во время давнего спора Проле сказал Шолае, что тот всего-навсего бунтарь-одиночка, а не сознательный борец. Теперь он посмотрел на мрачное лицо Шолаи и дружески сказал:
— Забудь нашу ссору. Не обижайся на меня. На войну идем. Сейчас не до этого.
Шолая не ответил. Молча смотрел он, как развлекаются плевичане. «Недолго им осталось смеяться, скоро капралы оденут на них намордники, — думал он. — Глупые люди, беззаботные». Он вспомнил, как служил действительную службу, припомнил дни, проведенные в заключении и заполненные унижающей человеческое достоинство работой, пощечины… Больше он никогда не стерпит их. Обязательно даст сдачи. Боже, какой это невыносимый стыд! Шолая беспокойно заерзал на сиденье, провел ладонью по щетинистому подбородку и посмотрел на Проле.
— А война будет?
— Кто ее знает, — уклончиво ответил Проле.
— Ты хотел бы?
— Что ты имеешь в виду?
— Войны хотел бы?
— Не знаю. Не думал об этом.
— Может быть, было бы лучше… — задумчиво протянул Шолая.
В это время поезд проходил мимо голых скал, которые сильные ветры и дожди избороздили невидимым долотом времени. На них кое-где рос кустарник. Внизу текла река, и ее холодное дыхание заставило людей застегнуться на все пуговицы.
— Город! — крикнул Округлица и вскочил.
Плевичане сгрудились у двери вагона.
III
Пока рекруты длинной колонной проходили через Сараево, Шишко стрелял по сторонам воровскими глазами и разглагольствовал:
— Смотрите, братцы, сколько здесь магазинов! Видите этих толстых торговцев, спокойно восседающих у своих лавок, этих надушенных дамочек, что выглядывают из окон? О, злая наша доля! Нам остается только смотреть да пальчики облизывать. Господи, да за что же ты нас так наказал!
— Не богохульствуй, — крикнул кто-то. — А вдруг на твоих внуков снизойдет небесная благодать, и будут у них шелковые подштанники?
— Эх-хе-хе! Внуки!.. — Шишко был явно недоволен. — Мне бы сейчас чего-нибудь в зоб забросить. И дамочку бы, чтобы за мной поухаживала да потешила.
— А зачем она тебе? Ты же с ней не справишься! — подзадорил его кто-то.
— Ничего. Жирным куском не жалко и подавиться. Все лучше, чем смерть от пули, — отбивался Шишко.
Товарищи дружно смеялись.
Мимо них на откормленных жеребцах быстро ехали, звеня шпорами, два унтер-офицера, затянутые в ремни. Они потребовали прекратить разговоры, и колонна утихомирилась. Затих и Шишко. Слышался лишь топот ног и шуршание одежды.
На казарменном плацу была проведена перекличка. Резервисты стали в две шеренги.
Небольшого роста, плотный штабной унтер-офицер звонким голосом выкликал по списку фамилии.
— Козодера Шишко!.. Округлица Стоян!.. Козина Остоя!.. Чук Йованчич!.. Шолая Симела!.. Вртук Ракита!.. Глувоч Колешко!.. Ходжич Муса!.. Шиповляк Проле!..
Фамилии следовали одна за другой, и каждый торопливо отвечал, услышав свое имя. Когда была названа фамилия Симелы, перекличка на мгновение задержалась, но Шишко ткнул его в бок, и Симела отозвался. Унтер-офицер, зачитывавший список, оторвал глаза от листа бумаги и зло процедил сквозь зубы:
— Эй ты, отвечай, когда тебя называют! В следующий раз получишь взыскание — и точка! — И опять уткнулся в список.
Шолая переступил с ноги на ногу и равнодушно зевнул. Шишко бросил взгляд на его отвалившуюся челюсть и втянул голову в плечи.
— Брось дурить, — прошептал он, — это тебе не Плева. Офицеры на нас смотрят.
Действительно, невдалеке, под окнами казармы, стояли три офицера. Первый — капитан Тимотий, командир конного эскадрона, плотный, смуглолицый, с острыми чертами лица и тяжелым взглядом, придававшим ему суровый вид. Второй, с виду гораздо моложе первого, был капитан Дренко, командир противотанковой батареи. Со смазливым лицом, светловолосый, он с любопытством обозревал строй рекрутов. Третий, тщательно, почти щегольски одетый, с тонкой линией усов на верхней губе и со скучающим взглядом, был поручник Матич, командир пехотной роты, временно приданной формируемому артиллерийскому полку. Поблизости от них стоял подпоручник Дренович и неторопливо натягивал кожаную перчатку на широкую большую ладонь.
После переклички рекрутов повели получать обмундирование, а затем в баню. В жарко натопленной раздевалке все толкались и шумели.