— Справимся?
— Конечно! — согласился Проле и пристроил ручной пулемет на седле.
Лошади спускались по кукурузному полю — оно было с небольшим наклоном. В мягкую землю глубоко зарывались копыта. Проехали поле, луг, оказались в лесу и наконец подъехали к тракту. Рядом шумел поток.
— Коней оставим здесь, — сказал Шолая.
Они слезли и привязали лошадей.
— Где, ты думаешь, устроим засаду? — спросил Проле, опустив на землю пулемет.
— Здесь, вверху, — показал Шолая на небольшой, поросший репейником холм.
Шолая потянул ручку пулемета, заглянул в патронник, пристроил диск. Проле шел рядом с ним.
Колонна приближалась. В голове ее шли два офицера с автоматами на груди.
— Лежи здесь и подготовь диски, — сказал Шолая. — Мы их подпустим метров на пять. Ты возьмешь на себя половину колонны от середины к замыкающей части, а я — головную часть.
Он потянул пулемет и сунул его дуло через репейник. Четко раздавались шаги усташей.
Проле распластался на земле… Потянул пулемет и так же, как это сделал Шолая, направил его дуло на тракт. Быстро через прицельную рамку провел взглядом по рядам шагавших. Напрягся, замер.
— Теперь прицеливайся, — сказал Шолая… Огонь!
Очередь была прерывистой, глухой, скошенные ею люди оставались лежать на дороге. Другие бросились назад. Но и их настигали пули.
— Заберем только пулеметы, — сказал Шолая.
Он выскочил на дорогу. Несколько автоматов и два пулемета лежали среди трупов.
Вдруг где-то совсем недалеко раздался выстрел, и пуля просвистела возле уха Шолаи. Он прыгнул в репейник.
— Скрылся кто-то. Ну ладно, искать не будем.
Они пошли к коням, погрузили на них оружие и поехали. Становилось теплее, солнце поднималось из-за холмов.
— Вот она, месть за сожженный Янь, — сказал Проле.
— Нет, за то я уже отомстил, — сказал Шолая. — Эта победа важна для нас знаешь почему? Чтобы рассеять страх перед противником. Завтра предстоит поход на Мрконич, а там усташи не будут бежать вниз по скошенному полю, — сказал Шолая. — Там они будут поджидать нас, а не мы их.
— Правильно, — согласился с ним Проле.
Поднялись на холм, скинули оружие и закурили.
— Настоящий сенокос, — произнес дед Перушко.
Шолая приказал двигаться вперед.
Ехали и молчали, каждый был занят своими мыслями.
Вдруг в колонне послышались громкие разговоры.
— Давай начинать! — крикнул кто-то.
И одинокий звонкий голос запел. Это была какая-то незнакомая Шолае, но складная, боевая песня. Потом грянуло сразу несколько голосов:
Это были строки припева.
Шолая натянул поводья, он не верил своим ушам.
— Что это такое, Проле?
— Песня о тебе, — подтвердил тот.
Шолая смотрел на своих земляков, и в душе его росла волна счастья, готовности на любые испытания ради вот этих людей. Не было такого, на что он не мог бы решиться, если бы это пошло им во благо. Глаза у него горели.
— Плевичане меня не предадут! Я всегда в них верил, — сказал он Проле.
— Что ж, пусть они будут твоими навсегда! — радуясь за друга, ответил тот.
К ночи колонна прибыла к Мрконичу и расположилась на гребне горы. Отсюда была видна прячущаяся в тумане котловина. В ней в вечернем освещении виднелся город, зажатый со всех сторон горами. Роты разместились частью на позициях, частью в деревне.
В полночь часовые пропустили к Шолае необычного посетителя — Тимотия.
— Какой ягненок! Целая овца!
Колешко стоял часовым у дома, где остановились Шолая и Проле. Он увидел, как на пороге появились Проле и Тимотий. Они вместе сошли с крыльца и направились к ограде, где стояла лошадь Тимотия. Колешко слышал их разговор:
— В этой стране существует корона. Народ за нее. Твое войско — случайность; от него очень быстро ничего не останется. Пролетариата в этих горах нет. Россия далеко.
— Корона-то существует, да только ты и пригоршню блох не соберешь, чтобы воевать за нее. Народ и корона разошлись в разные стороны уже давно. И никогда они больше не сойдутся.
— Все вы тут предатели!
— Мой тебе добрый совет: оставь кокарду и научись подчиняться. Офицеров мы будем принимать, если они будут стоить этого.
— Мы вас в порошок сотрем! Красная голытьба! Навоз!
— Еще одно слово, и я тебя проучу!