Проле сидел рядом с Бешняком. Тот, широко расставив ноги, уперся каблуками в перекладину впереди стоящей скамьи и внимательно слушал выступления.
— Как ты думаешь, Шолая согласится на это? — спросил его Проле.
— А ты убеди его, тогда согласится.
— Неужели ты серьезно полагаешь, что он может пойти на мирную встречу с четниками?
— Все будет зависеть от того, насколько убедительно удастся тебе разъяснить ему эту меру руководства народно-освободительного движения. Речь идет не о том, чтобы брататься с четниками или потакать им, а о том, чтобы помешать им вовлечь в свою преступную деятельность новые тысячи людей.
— Да, но руководство требует вступать с ними в переговоры.
— Ну и что? Почему не пойти на переговоры, если они имеют смысл?
— Эх, лишь бы Шолая понял это, — сокрушенно проговорил Проле и в который уже раз полез в карман за кисетом. Он привык курить, когда надо было подумать.
На трибуне в это время появился новый оратор. Бешняк тронул Проле за руку.
— Сейчас слушай внимательно, — прошептал он. — Этот товарищ ненавидит четников не меньше нас с тобой, но он понимает линию партии.
У человека, поднявшегося на трибуну, было худое лицо с выступающими скулами и впалыми щеками, тонкий нос, над которым возвышался широкий покатый лоб. Голос у него был звонкий, с металлом.
— Мы настаиваем на переговорах не потому, что питаем иллюзии относительно подлинных намерений офицеров королевской армии. И не потому, что рассчитываем на успех этих переговоров. Мы делаем это прежде всего во имя того, что наша линия требует вовлечения всего народа в борьбу против оккупантов.
Еще с апрельских событий офицеров королевской армии преследует жажда заговорщической деятельности, и они до сих пор катятся по этой дорожке, ничуть не заботясь о своей чести и авторитете. Наши же намерения всегда были добрыми, но мы не имели возможности осуществить их полностью. Так, во время войны мы призывали к всеобщему отпору захватчикам, офицеры сделали его невозможным, разложив армию изнутри. В настоящее время мы выступаем за беспощадную борьбу с врагом, они же выдвигают вопрос о целях нашей программы. Разве не показывают факты, что они ничему не научились? Ради спасения капиталов шайки предателей они готовы пожертвовать самым главным достоянием нашей страны — ее народом.
Проле чиркнул спичкой, чтобы зажечь потухшую папиросу, устроился поудобнее и стал еще внимательнее слушать оратора.
— …Почему мы идем на переговоры? — продолжал тот. — Несомненно, не только потому, что среди офицеров королевской армии имеются отдельные трезво мыслящие люди, которые не хотят повторения апрельских событий, а потому, что мы не можем быть равнодушными к судьбам тысяч солдат, которых четники ведут по гибельному пути.
Борьба во имя человека была и остается принципом нашей идеологии. В данное время, когда фашистские варвары развязали массовые убийства людей, главный лозунг нашей революционной программы — это борьба за народ. Мы должны сделать все, чтобы вырвать страну из рук смерти и возвратить ей честь и достоинство.
Проле стало ясно, что сейчас в соответствии с изложенной на конференции линией он должен пойти к Дреновичу и добиваться, чтобы тот уразумел своей дубовой башкой истину, понятную любому существу на земле. Он должен сидеть рядом, разговаривать, смотреть в глаза человеку, которого презирает. Кроме того, сначала придется скрестить копья с Шолаей и убедить его, чтобы и он включился в переговоры. Короче говоря, вся эта работа не сулит никакой душевной радости и выполнять ее придется скрепя сердце.
Сознавая правильность линии партии в целом, он тем не менее в душе считал, что переговоры с Дреновичем и Тимотием ничего не дадут и окажутся пустой затеей. «Не смею себе признаться, но чувствую, что это так», — мысленно говорил Проле.
Когда оратор сошел с трибуны, Проле придвинулся к Бешняку и сказал не таясь:
— Запомни мое слово, ничего мы не добьемся переговорами от этой банды.
— Я сомневаюсь, чтобы ты достиг хоть какого-нибудь успеха, если пойдешь на это дело с таким предубеждением, — предупредил Бешняк.
Конференция вскоре закончилась, и Проле поспешил на улицу. Около двери его догнал Бешняк.
— Я тоже не верю четникам, — примирительно сказал он, беря Проле под руку, — но сделаю все так, как сказали. Так надо. Тебе, конечно, будет труднее, чем мне: у тебя Шолая. Но и ты справишься. Только не поддавайся своим личным чувствам. А если переговоры окажутся безрезультатными — не наша вина. В конце концов нам было сказано: попытаться.