Проле вздохнул полной грудью свежий вечерний воздух, посмотрел на солнце, быстро катившееся к закату.
— Кажется, я знаю, что надо делать, — сказал он. В голосе у него послышались уверенные нотки. — Ночевать я здесь не останусь, поеду немедленно.
Ему казалось, что Шолая и слушать не захочет ни о каких переговорах, и он ломал голову над тем, чтобы найти для того самые убедительные доводы в пользу переговоров. Одновременно он убеждал и себя самого.
Шолая вышел ему навстречу, крепко пожал руку и спросил:
— Ну что решили наверху?
Проле торопливо повел коня к коновязи и на ходу ответил:
— Попробуем миром договориться с Дреновичем, а если не получится, тогда так и доложим руководству, а сами поступим как знаем.
— Что?! — Шолая из всех его слов уловил лишь одно — «договориться» и быстро зашагал за Проле.
— Будем вести с ними переговоры, а если они откажутся, тогда будем считать их врагами, — повторил Проле. Привязывая коня к молодому дубу, он напряженно ожидал, что скажет Шолая.
— Это что же, с Дреновичем вступать в переговоры? — спросил Шолая гневно.
— С ним.
— И с Тимотием?
— Конечно.
— И с тем сукиным сыном, что стреляет глазами, словно проститутка?
— Выходит, и с ним.
— И чтобы я сел с ними за один стол?
Вопросы звучали резко, словно выстрелы из пистолета.
— Коль потребуется, сядешь, — как можно спокойнее сказал Проле.
Шолая будто огрели хлыстом.
— Садись сам, а я не буду! — крикнул он. — Иди к ним, а я их в засаде подожду! Чтобы я к этой сволочи на поклон пошел? Никогда! С ними надо плетью разговаривать, а не словами. Какой позор! — Шолая повернулся и зашагал к шалашу, где у него хранились седло, оружие и боеприпасы.
Слушая, как Шолая ругается на ходу, Проле вымученно улыбнулся.
— Да, начало что надо, — сказал он тихо и начал расседлывать коня.
И через два дня после этого разговора Шолая все еще не успокоился. Крупными шагами ходил он по лагерной дорожке, сжимая в руке плетку и обрушивая свой гнев на головы плевичан.
— Режь! — кричал он Йованчичу, который, сжимая в руке острый нож, стоял рядом с Округлицей и Ракитой, державшими барана-трехлетка.
На земле уже лежало восемь зарезанных баранов; головы животных были запрокинуты, на шее виднелись широкие раны, остекленевшие глаза были устремлены в небо.
Проле был здесь же. Он осторожно спросил Шолаю:
— Не понимаю, для чего нам столько мяса на дорогу. Его и за месяц не съесть.
— А на два мало, — ответил Шолая и, повернувшись к бойцам, снова крикнул:
— Режьте, чего ждете!
— Не пойму, что ты имеешь в виду? Какие два месяца?
— Ты же хочешь ехать на переговоры или раздумал?
— Хочу. А при чем здесь бараны?
— А чтобы не голодать, пока будут вестись эти бесполезные переговоры.
— Сколько же, по-твоему, они продлятся?
— Дай бог, если бы к концу войны кончились.
Понимая, что Шолая издевается, Проле, опасаясь испортить дело, притворялся, будто не замечает издевки.
— Думаю, ты не прав. При создавшейся обстановке они должны будут очень скоро согласиться с нашими предложениями, — ответил он.
Шолая сердито посмотрел на него.
— Неужели и правда ты веришь Дреновичу и всей его банде, которая уже трижды нас обманывала. Или тебе память отшибло?
— Это другое дело, — попытался возразить Проле.
— Как это другое? — взорвался Шолая. — Они — изменники, и все. С порядочным человеком достаточно одного перекура, чтобы договориться, а с подлецом за год к согласию не придешь. Только время дорогое зря терять. Жаль, что не позволяют мне рассчитаться с этой сволочью. — Шолая зло сверкнул глазами и растоптал носком сапога брошенный на землю окурок.
Проле нахмурился и ничего не ответил.
VI
В Медну к четникам они отправились вечером. Шли через Драгнич и Герзово и наконец добрались до Медны. В избах уже мерцали лампы, отбрасывая полосы света на стволы деревьев. Было свежо. В небе над лесом, будто подвешенный, сверкал серп луны.
Здесь в Медне царили мир и покой. Четники после ужина сразу разбредались спать, выставив часовых. Иногда ночью через Медну проезжал итальянский патруль во главе с офицером, и тогда на улице звучала чужая, незнакомая речь.
И сейчас, когда партизаны вошли в село, из некоторых окон тоже торчали головы любопытных.
— Раскрой глаза пошире, дед, видишь войско идет! — крикнул Ракита какому-то косматому дяде, наполовину вылезшему из окна.