Притащив в тот день с собой медный котел и отдавая его снохе, он сказал:
— Вот тебе, держи мой трофей. Береги его. Едва ли мне когда удастся еще что прихватить.
Войдя в дом, старик будто впервые заметил портрет короля, висевший рядом с иконой. Подумав и почесав бороду, он вдруг встал на скамейку и снял портрет со стены. Снохе он сказал:
— Спрячь его в свой сундук. Королей сейчас не время на стене держать, за это можно головы лишиться.
Сноха удивилась, но послушалась.
— А у бабки Стамены в избе портрет молодого короля висит. И вышитым полотенцем украшен, — сообщила она.
— Не мели вздор, делай, что тебе говорят!
На следующий день утром Перушко погрузил на коня мешок пшеницы и поехал на мельницу. Там он застал старого Драгоню. Старик грелся на солнышке и неторопливо попыхивал дымком из длинной трубки.
— Откуда это ты, пропащая душа? — крикнул Драгоня, вынимая изо рта трубку.
— Жив и здоров, как видишь, — сказал он, развязывая мешок. — Да еще с трофеями вернулся. Котел принес.
— А табачку?
— А табачку нет.
Перушко лгал. Он принес из Мрконича целые карманы табаку, но еще в первую ночь припрятал его на чердаке на черный день.
После того как мешок был отнесен на мельницу, а конь выпущен пастись на берег реки, Перушко подсел к Драгоне и вытер рукавом вспотевший лоб. Драгоня, отличавшийся любознательностью, начал расспрашивать его о том, как было в Мркониче.
— А было так… — начал Перушко. — Наступали мы на Мрконич. Что там творилось, страх божий! Схватился я с одним усташем. Хотел его на мушку взять, он спрятался. Подскочил, решил штыком ударить, так он за приклад рукой ухватился. Тогда я его из пистолета застрелил. Затем разбежались мы по улицам и открыли пальбу. Не хотели они уступать, пока мы барак их не подожгли, Начали они из дверей и окон выскакивать, а мы их, как куропаток, стреляли. Я один, наверное, около двух десятков на тот свет отправил… А затем случилось это самое… — Перушко вздохнул, посмотрел на пасшуюся невдалеке лошадь и закричал на нее: — Куда пошла, кляча! — А затем продолжал свой рассказ: — Прошел слух, что убили мусульманина. Шолая рассвирепел, влетел в кабак, и началась потасовка. Сколько людей пострадало — и не пересчитать.
— А где он сейчас? — спросил Драгоня.
— Партизанит. Разделился народ, ужас один.
— Да-а-а, — вздохнул Драгоня. — Значит, ты сейчас дома сидишь?
— Дома, а что поделаешь? — ответил Перушко. — Пусть кому надо ломают себе шею, с меня хватит. Я за то, чтоб воевать всем вместе, а раз этого нет, кто в лес, а кто по дрова, так до свидания!
— И правильно, — одобрил Драгоня и запустил пальцы в кисет Перушко, — табак у тебя хорош, душистый, видать, городской.
— Ничего, курить можно. — И Перушко начал завязывать кисет.
К вечеру, смолов пшеницу, Перушко взвалил мешок с мукой на спину лошади и поехал домой.
В те дни Перушко весь отдался постройке загона для свиней. Он распиливал на доски сухие бревна, тесал столбы, дважды ходил в лес рубить ели, забирался на чердак искать старые гвозди. Когда начались дожди, загон был уже готов. Перушко, довольный, посматривал на творение своих рук.
— Ну вот, загончик готов, — говорил он снохе, хлебая теплое молоко, — а весной крышу в хлеве перекрою. Видела, как боров на соломке нежится? Как барин на перине.
— Только бы усташи не нагрянули, — со вздохом сказала сноха, разводя огонь под новым котлом. — Говорят, что они готовятся.
— Не придут, — откладывая в сторону ложку, успокоил ее Перушко. — Сейчас на позициях много нашего войска, не посмеют.
— Ой, отец, сказывают, четники не станут драться против усташей, — возразила сноха, склонившись над очагом.
— Кто так говорит? — удивился старик.
— Шишко рассказывал.
— Врет он. Где это видано, чтобы королевское войско не стало драться против усташей?
— Наверное, и правда соврал он, — простодушно согласилась сноха.
Однако эта новость взволновала Перушко. Утром, поднявшись пораньше, он сразу отправился к Шишко. «Кто мог такой слух пустить?» — размышлял Перушко дорогой.
Шишко с момента возвращения занимался мелким браконьерством в окрестных лесах. Он, по его словам, ждал снега, чтобы начать ловлю куницы и обшарить весь сосновый лес до самой Млиништы. Его жена одна трудилась целыми днями по хозяйству, а вечером, поставив перед мужем ужин, ругалась:
— Когда же ты бросишь свою чертову охоту? Ты что, не видишь — крыша в хлеву протекает. Когда же ты за ум возьмешься?
Шишко хлебал молоко, запихивал в рот куски хлеба и, не поднимая головы от миски, утешал жену: