Ну и что, спросил Юрюн. То Уот, а это Кюн.
«Балбес ты, дружок, — сказал папа. — Уот меня слушался и перестал. Кюн меня слушается и однажды перестанет. А я понятия не имею, как этому помешать. После Кузни — я про вторую поездку — он вообще замкнулся, на контакт не идет…»
Куда не идет, спросил Юрюн. На что не идет?
«Не важно. Я еще удерживаю сына от лишнего боотурства, но это скоро закончится. Боюсь, он сорвется. Пойдет вразнос…»
Зайчику трудно, сказал Юрюн. Его надо понять. Ты пойми его, дядя Сарын.
«Но тебе ведь не трудно! — папа уже кричал. — Вот ты! Почему ты усохший ходишь, не жалуешься? Почему?!»
Я слабак, признался Юрюн.
«Это ты Кюна успокаивай! Слабак он…»
Да, слабак, упорствовал Юрюн. Ты просто не видишь, дядя Сарын. Я не рвусь боотурствовать, я быстро усыхаю. Я делаю это своей волей, потому что слабак.
«Своей волей, — повторил папа. В горле его клокотало, будто Сарын-тойон полоскал глотку лечебным отваром. — Своей волей, потому что слабак. Дружок, ты не устаешь меня удивлять…»
А ты не перебивай, сказал Юрюн. Дай закончить. Наш Зайчик…
Он так и сказал, подумала Жаворонок. Наш Зайчик. Мне было жарко-жарко, и вдруг стало тепло-тепло, спокойно-спокойно, как если бы он говорил обо мне, а не о моем брате.
Наш Зайчик, продолжил Юрюн, делает то же самое, что и я. Но он это делает по твоему приказу, дядя Сарын. Ты глыбой лежишь на нем, мешаешь встать, расправить плечи. Ты вообще понимаешь, слепой дядя Сарын, что значит для боотура — жить по приказу? Жить, не сопротивляясь? В плену? Даже если твой сторож — твой отец? Это невыносимо. Я удивляюсь, почему Зайчик еще не взбунтовался. Наверное, он очень любит тебя. Отпусти его, а? Если любишь, отпусти.
«Будет беда, — сказал папа. — Если отпущу, будет беда.»
Если не отпустишь, сказал Юрюн, тоже будет беда. Парень вырос, и надо выбирать из двух бед. Отпусти, а? Хотя кто я такой, чтобы тебе советы давать?..
«Слабак? — улыбнулся папа. — Или железный столб? Ось миров, а? От земли до неба?»
Шутишь, отмахнулся Юрюн.
«Шучу? — папа сделал вид, что обиделся. — К кому Нюргун привязан? Ко мне или к тебе? Ты для него и брат, и отец, и спаситель-освободитель. Тот, кто не бросил. А сказать тебе, дружок, что Нюргуну пока еще невдомек? Он всю жизнь был прикован к оси миров, он и сейчас к ней прикован. Просто ось изменилась. Ты — его ось, он — твой пленник. С таким-то безграничным доверием, и не пленник? Ты не освободил его, ты его переприковал. Как тебе такой оборот: переприковал? Перевел коня от одной коновязи к другой…»
Злой ты, сказал Юрюн. Злой ты сегодня, дядя Сарын. Ну тебя в задницу.
«Ты можешь послать его в задницу, — подхватил папа, — и он пойдет. Ты способен заставить его делать все, что угодно. Не расширяться, даже если этого требует его природа; терпеть боль и оскорбления; толкнуть на любой поступок. Нюргун абсолютно подчиняем и управляем, но подчиняется он одному человеку в мире, управляется одним-единственным человеком. Больше никому он не позволит обуздать себя, помня плен. А тебе он позволит все. Ну почему, почему мой сын другой? Почему он не разрешает мне то, что разрешает Нюргун тебе? Насколько было бы проще…»
Мне теперь что, спросил Юрюн. Гнать Нюргуна прочь? Самому уехать? Освободить брата от себя?! Подарить тебе Нюргуна взамен сына?! Что ты предлагаешь?
«Ничего, — вздохнул папа. — Пойду я.»
В задницу, спросил Юрюн.
«В постель. Поздно уже, спать пора…»
Ты ошибся, папа, подумала Жаворонок. Ошибся насчет Нюргуна. Из старого плена в новый? Добровольного плена не бывает. Такой плен зовется дружбой или любовью. Если выбрал сам, значит, ты не в плену, а на свободе. Уж я-то знаю! Нюргун выбрал, он свободен. Я выбрала, я свободна. Зайчика заставили, он в плену. Вот и рвется из пут…
— Ты чего молчишь? — спросил Кюн.
— Мечтаю. О твоих подвигах.
— А что? И совершу!
— Совершишь. И вернешься домой.
— И вернусь!
— А дома — папа. Слышишь дудку?
Позже Жаворонок никак не могла вспомнить: сначала она испугалась, а потом Кюн закричал — или наоборот, сперва был крик, а потом испуг. И что такого она сказала? Ну, подвиги. Ну, папа. Хочешь, значит, уехать? Тогда помни, что дома ждет папа, способный одним взглядом превратить тебя в обезумевший муравейник… Если Зайчик хотел взбеситься, мог бы сделать это раньше, когда сестра обижала его сотней разных способов. Нет, нашел время и место! «Боюсь, он сорвется, — вспомнила девушка слова отца. — Пойдет вразнос.»