Эман. Зачем тебе две?
Сунма. Я освещу крыльцо. (Выходит из домика, вешает лампу над дверью, потом оглядывается и, увидев куклу, испуганно вскрикивает.)
Эман (выскакивая на крыльцо). Что с тобой? Ах, вот что тебя напугало.
Сунма: Мне показалось… Я просто не поняла, что это такое.
Эман подходит к кукле, нагибается и подымает ее.
Эман. Это Уносчик той больной девчушки.
Сунма. Не прикасайся к нему!
Эман. Она его потеряла.
Сунма. Не прикасайся к нему, Эман. Пусть себе лежит. Эман (пожав плечами и возвращаясь к двери). Ты очень взвинчена.
Сунма (тянет его в дом). Не стой здесь, пойдем.
Эман (удерживая ее в дверях, под лампой). Подожди-ка. Ты все время чего-то не договариваешь. Скажи мне, что тебя сегодня пугает?
Сунма. Просто я не разглядела, что это такое.
Эман. Сунма, пойми, я же не слепой. И если мне не хочется отсюда удрать, это еще не значит, что я ничего не чувствую. Сегодня что-то должно произойти… скажи мне, Сунма — что? Почему ты так подавлена?
Сунма. Нет-нет, Эман, ничего. Просто мне тоскливо. Да еще твое равнодушие… Пойдем-ка в дом.
Эман пропускает Сунму в дверь, потом, чуть задержавшись на крыльце, тоже входит. Сунма, все еще с лампой в руках, обводит комнату рассеянным взглядом, затем подходит к двери, захлопывает ее и запирает на засов. Обернувшись, она встречает вопрошающие глаза Эмана.
Холодно.
Эман все так же вопрошающе смотрит на нее.
В дверь задувает ветер.
С виноватым видом она подходит к столу и раскладывает зерна «эйо» так, чтобы можно было начать игру. Некоторое время Эман стоит неподвижно, потом придвигает к столу табуретку и садится напротив Сунмы. Она тоже садится, и, не сказав друг другу больше ни слова, они начинают игру.
(После паузы.) Скажи, Эман, почему ты сюда приехал? И что тебя теперь так крепко здесь держит?
Эман молчит.
Я тебя прекрасно изучила, Эман, и понимаю: мне нет места в твоей жизни. Но с тех самых пор, как ты сюда приехал, мы вместе делаем общее дело. Неужели я не заслужила хоть частичной откровенности?
Эман. Ты сказала, что я чужак, так разреши уж мне им остаться. И особенно по отношению к тебе, Сунма. Тот, кто призван отдать себя людям, должен быть совершенно одиноким.
Сунма. Но ведь тогда в его деяниях не будет любви!
Эман. Ты ошибаешься. Только оставаясь чужим, я смогу по-настоящему любить людей.
Сунма. Но это же неестественно!
Эман. Для меня — естественно. Я смогу завершить то, что я начал, только разрушив с людьми все связи.
Сунма. И все-таки мне это кажется неестественным. Но, кроме всего прочего, я женщина, Эман. У меня есть женские слабости и привязанности. И кровные связи для меня нерасторжимы.
Эман (улыбаясь). Ты думаешь, я порвал все кровные связи?
Сунма. Иногда мне кажется, что порвал, Эман.
Эман. Кровные связи порвать невозможно.
Они продолжают играть молча. Внезапно Эман замирает и к чему-то прислушивается.
Ты слышала?
Сунма (быстро). А что я могла услышать?.. Ходи.
Эман. Видимо, сюда движется праздничное шествие. (Собирается сделать очередной ход, но вдруг встает.)
Сунма. Что с тобой? Тебе надоело играть?
Эман идет к двери.
Эман, не надо! Не выходи, Эман!
Эман. Если это танцоры, я попрошу их здесь задержаться. Тогда мы по крайней мере хоть что-нибудь увидим.
Сунма. Нет-нет, Эман, не открывай дверь! Прошу тебя — не пускай никого в дом, Эман!
Растрепанный и напуганный человек выскакивает из-за угла домика, пробегает под окном и начинает стучать в дверь. Это Ифада. Перепуганный насмерть, он бешено колотит в дверь и, всхлипывая, мычит что-то нечленораздельное.
Эман. Это ты, Ифада?
Сунма. Они просто дурачатся. Прошу тебя, Эман, не обращай на них внимания.
Эман (выглянув в окно). Это Ифада. (Начинает отодвигать засов.)