А. И. Кошелев (1806–1883)
«Я мало встречал образованных людей с меньшей способностью к теоретическим вопросам. Иногда я даже удивлялся, как человек, несомненно очень умный в сфере практических интересов, оказывается до такой степени слабым, когда речь заходит о теоретическом предмете», — писал Борис Николаевич Чичерин об Александре Ивановиче Кошелеве. Столь искушенному в сфере отвлеченного знания человеку, каким являлся Чичерин, один из любопытнейших философов XIX века, трудно не поверить, если, конечно, под практическими интересами не подразумевать сухого утилитаризма, столь свойственного эпохе 1860-х годов. Его Кошелев был совершенно чужд. Он принадлежал к другому времени, характер его развивался в другой среде и воспитан был на совершенно иных понятиях, весьма отличных от плебейского нигилизма.
Александр Иванович Кошелев родился в старинной дворянской семье. Отец его, Иван Родионович, после смерти родителей был отдан на попечение своему дяде Мусину-Пушкину, который в ту пору был послом в Лондоне. Благодаря этому обстоятельству Иван Родионович изучил английский язык, слушал лекции в Оксфордском университете, и, когда вернулся в Россию, Потемкин взял его к себе в адъютанты. Однако вскоре, заметив расположение Екатерины II к молодому красивому офицеру, немедленно удалил Ивана Родионовича из Петербурга. Вторым браком Иван Родионович был женат на дочери французского эмигранта Дарье Николаевне Дежарден. Александр Иванович был единственным ребенком от этого брака.
Поначалу воспитанием сына занимались сами родители: Иван Родионович учил его истории, географии и русскому языку, мать — французскому, немецкому Кошелева учил дядька-немец. После смерти Ивана Родионовича Дарья Николаевна пригласила для обучения сына профессоров Московского университета Мерзлякова и Шлецера. Первый преподавал Кошелеву русскую и классическую словесность, второй — политические науки. Наибольший интерес Александр Иванович проявил к классическим языкам и еще до поступления в университет переводил Платона, Фукидида, Ксенофонта и знал наизусть в оригинале первую песнь «Илиады». «Я всегда и всем занимался страстно,» — писал он впоследствии.
Деятельная воля и врожденное чувство собственного достоинства были его отличительными чертами. Однажды приятели уговорили Кошелева выстрелить из пистолета: вместо цели он попал в потолок. Он тут же дал себе слово добиться совершенства в стрельбе и не расставался с пистолетом до тех пор, пока не стал одним из первых стрелков в Москве. Когда он служил в Министерстве иностранных дел, в его обязанности входило составление выписок из немецких газет. Но немецкие газеты ему наскучили, и тогда Кошелев выучил английский язык. Еще в университете помимо лекций он увлеченно занимался самообразованием, посещал кружок Раича, кружок «любомудров», был очень близко знаком с В. Ф. Одоевским, Д. В. Веневитиновым, И. В. Киреевским (к которому был очень сильно привязан: «Я с ним как будто похоронил половину себя», — писал он после смерти Ивана Васильевича). Позже познакомился с А. С. Хомяковым, К. Аксаковым, М. П. Погодиным.
Он не во всем разделял славянофильские теории (хотя и знаменитый «Московский сборник», и собрание сочинений И. В. Киреевского были изданы на его деньги) и действительно не испытывал серьезного интереса к философии, в отличие от молодых шеллингианцев. Но в нем, может быть, как ни в ком другом, воплотилась другая идея, отличавшая славянофилов, — идея служения государству, идея положительного делания. Не случайно Кошелев одно время даже думал организовать общество с весьма показательным названием — Общество противодействия русской лени. Сам же он был неутомим в деятельности. До 1861 года его занимала проблема освобождения крестьян, затем он служил в Министерстве финансов, а с 1863 года полностью посвятил себя земской деятельности.
Кошелев скончался в 1883 году, оставив после себя ряд работ по вопросам социологии, экономики, финансов, а также интереснейшие воспоминания, написанные с замечательной беспристрастностью и тактом.
А. А. Краевский (1810–1889)
«Выражение лица его было постоянно глубокомысленное, а густые брови несколько надвигались на большие глаза, в которых, казалось, так и сверкал ум. Наружность его была до того обманчива, что, признаюсь, в первые минуты моего знакомства с Петром Васильевичем я был также уверен, что он человек глубокомысленный и ученый… Меня вводили в заблуждение именно эти чудно сверкавшие глаза и эта густая, оттенявшая их бровь… К тому же Петр Васильевич по натуре своей принадлежал к так называемым медным лбам, которые этим лбом весьма удачно пробивают себе дорогу… И какие жалкие меры употреблял, бывало, Петр Васильевич для прикрытия своего ничтожества!.. Он заказал себе огромный стол, целое здание необыкновенного устройства с закоулками, башенками, полками, ящичками, и на верхней полке поставил бюст какого-то немецкого философа… Он видел подобный стол в кабинете какого-то литератора или ученого, в подражание этому ученому или литератору он заказал себе также какой-то необыкновенный домашний костюм, вроде того, который носили средневековые ученые и алхимики, окружил себя различными учеными книгами, которых он никогда не раскрывал, и среди такой обстановки с необыкновенною важностью принялся… исправлять грамматические ошибки в корректурных листах».