— Швейцера?
— Ну да, — того, африканского… Он с юных лет был для меня примером. Когда студентом я был на Огненной земле на эпидемии, я всюду возил с собой его портрет…
А прощаясь, сказал:
— Жаль, что мало времени и пора уезжать… Интересная у вас страна… — И вдруг спросил: — А в Сибири очень холодно?.. В следующий приезд обязательно побываю в Сибири.
Это была последняя встреча и последний разговор. Я не могу скрыть своего восхищения перед этим удивительным человеком, так героически погибшем. Восхищение — мое и многих других — останется навсегда. Восхищение и память о революционере-коммунисте товарище Че.
Пламенеющая душа
Среди замечательных портретов русского живописца М. В. Нестерова есть один, особенно останавливающий на себе внимание зрителя. На небольшом полотне изображена коренастая немолодая женщина в темном сатиновом рабочем халате. В раскрытой ладони левой руки она держит ком светлой глины. Пальцы правой изящным и точным движением, в котором художнику удалось запечатлеть осторожную стремительность, кладут щепоть глины на какое-то еще не завершенное изваяние. Оно не закончено. Работа, по-видимому, в разгаре. Все же можно различить, что это изображение старика, как бы в панике уносящегося от какой-то грозной, необоримой силы. Черты его еще не обозначены, но выброшенные вперед руки, изгиб ноги и, в особенности, развевающиеся концы хитона передают стремительность движения.
Но самое главное, что приковывает внимание, это лицо женщины — широкое, большелобое. И даже не само лицо, а глаза, взор которых сосредоточен на той точке скульптуры, куда словно бы летящие пальцы кладут глину. Рот с плотно сомкнутыми, волевыми, мужского склада, губами. Невольно забываешь, что это картина, и как бы видишь живого, сильного человека, погруженного в работу, художника, отдавшегося творческому порыву, поглощенного пластическим воплощением своей мечты.
Это полотно могло бы стать просто картиной. Картиной, названной, скажем, «Творчество». И это было бы одно из тех счастливых произведений, которые захватывают с первого взгляда, одна из тех художнических удач, в которой запечатлены не только внешние формы, но и глубинная, внутренняя, я бы сказал, даже философская суть изображенного.
Но это не картина. Это портрет. И изображена на нем Вера Игнатьевна Мухина — скульптор.
Да, такой вот собранной, целеустремленной, всегда погруженной в свое дело, вечно ищущей, неутомимо стремящейся к совершенствованию она и была в жизни, эта удивительная женщина. Такой предстает она в своих произведениях, когда, переходя из зала в зал ее выставок, наблюдаешь, как рос этот мастер — от юношеских, еще угловатых и неуклюжих, но далеко не робких попыток, до последних, монументальных, величественных работ, в которых в полную силу развернулось ее дарование.
Немало часов провел я у работ Мухиной. Интересны среди них не только общепризнанные, но и те, что в свое время не обратили общественное внимание, — их и сам художник не числил среди любимых своих творений. Но во всех своих работах — скульптурах, эскизах, рисунках — мастер встает как беспокойный, самобытный искатель, порой ошибающийся, порой делающий не то, но умеющий на своих ошибках учиться, все время до последнего своего дня старавшийся постоянно совершенствовать свое искусство, а главное, чуждый самодовольной «маститости», увы, погубившей и губящей столько талантов.
Работы Мухиной, если их рассматривать не разрозненно, это повесть о том, как вырос всенародно любимый художник. И рисует эта повесть мастера не на парадном юбилейном портрете, а в заляпанном глиной рабочем халате, в час вдохновенного творчества. Он встает таким, каким его запечатлел другой большой художник — М. В. Нестеров.
— Мы живем в стране, где стоять на месте — значит пятиться назад. Художник не имеет права переминаться с ноги на ногу ни дня, ни часа. Он должен все время расти вместе со своим народом, но в росте этом он должен оставаться самим собой и пуще глаза хранить творческую индивидуальность, — говорила мне Вера Игнатьевна, с которой мы однажды осматривали художественную выставку. И это было не только словами, не только ее мечтой, но и рабочим принципом.
Еще в 1912 году она сделала небольшую скульптуру обнаженного юноши. В руке чувствуется неуверенность, но уже обращает внимание точность, жизненность анатомических пропорций и какая-то свежая необычность. В ту же пору был создан, может быть с излишней четкостью, но хорошо передающий внутренний облик человека, портрет молодого скульптора Вертепова. Это начало пути. Но уже в этих работах чувствуется особый почерк. Тот самый, который придает такую прелесть одной из последних больших ее работ — памятнику А. М. Горькому, стоящему ныне на площади на родине писателя, «молодому Горькому», как говорила она. В этой скульптуре дан романтический образ Горького-Буревестника, полный динамики. С поразительным мастерством передан внутренний мир молодого писателя-борца, напряженно сдерживающего гневный порыв и в то же время устремленного вперед с верой в светлое будущее. В этой чудесной скульптуре, как и в портрете кораблестроителя Крылова, мастерски выполненном из ноздреватого древесного нароста, мне кажется, с особой силой проявилось это, столь характерное для мастера, умение слить лаконичную выразительность форм с глубиной психологического анализа, начатки которого чувствуются уже в первых ее работах.