— Господи! Это я…
— Вижу… Вижу, что ты, Сильвестр, — ответит тогда ему Господь. — Что ж… Пора. Давно я тебя жду… Что-то замешкался ты там, на земле… Ну, что? Как ты жил? Как исполнял волю Мою и заповеди Мои? Как священствовал? Как оберегал ты стадо своё послушное, пастырь духовный, служитель храма Моего, учитель и наставник царский? Что сумел ты в жизни? Что не сумел?
— Жил, Господи… Жил, как люди живут… В трудах и заботах, в печалях и радостях, уповая на милость Твою и промысел Твой… Заповедей Твоих, Господи, не нарушал: никого не убивал, не крал, не прелюбодействовал, ближнему не завидовал, не лжесвидетельствовал, веровал лишь в Тебя, Бога истинного… Ни ворожбой какой, ни чародейством, ни другими какими делами, чёрными, бесовскими, совесть свою не омрачил… Учил людей в храмах слову Твоему животворящему, святому Евангелию, службу правил церковную, как умел, за души человеческие молился, детей крестил в веру нашу православную, исповедовал, причащал, усопших отпевал… Книги душеспасительные писал… Бывало, и в мирские дела мешался, словом и делом- от крови людей отводил, от мятежа, от злобы их ненасытной… А вот царя грозного, немилостивого, его же поручил Ты мне, Господи, не соблюл… Не соблюл, Господи, не удержал, руку его кровавую не остановил… И так пытался, Господи, и эдак: и хитрил, и изворачивался, и к имени Твоему взывал, и карами Небесными ему грозил, и на коленях молил его, и выгоды его ему же рассчитывал, на пальцах доказывал, и людей к нему верных, богобоязненных, великих в мужестве и достоинствах своих, всеми мерами приближал, и защищал их, и от гнева его укрывал — а соблюсти не сумел… Слаб я оказался, Господи, ума не хватило… Вот и вырвался зверь на волю, и пошёл громить-терзать землю Русскую… А за какие её грехи — Ты, Господи, веси… Не мне, недостойному, про то судить…
— А скажи мне, Сильвестр, — спросит тогда его Сын Божий, Спаситель наш и Избавитель Исус Христос, склонив к нему голову свою в терновом венце. — А скажи ты Мне, благовещенский протопоп: верил ли ты сам во Святую Троицу, в жертву Мою ненапрасную и во Второе пришествие Моё? И было ли слово твоё обо Мне к людям от сердца, от веры чистой и бесхитростной, и было ли оно крепко, без шаткости, или же лукавил ты предо Мной и паствой своей? И жил ли ты сам согласно заветам Моим, прощая врагам своим и не отвечая злом на зло и насилием на насилие, или же уста твои исповедовали одно, а сердце и разум другое, и на амвоне ты был одним, а в делах своих — иным?
— Верил! Верил я в Тебя, Исусе! Верил в правду Твою и муки Твои горькие на кресте, верил в жизнь Твою и в смерть, и в светлое воскресение Твоё… Верил и верю в грядущее в веках Царствие Твоё и на небе, и на земле, верю, что Ты и есть свет и жизнь вечная, что Ты и есть любовь… Ты! Только Ты один, Господи, спас людей от всеконечной погибели, от гнева Божественного, справедливого, за все те мерзостные дела и злодейства, что они из поколения в поколение творят на земле… Спрашиваешь, платил ли я добром за зло? Подставлял ли я левую щёку, когда били меня по правой? Было. И это было, Господи… Бывало, и платил, бывало, и подставлял… И всё мельтешил, всё суетился чего-то… Всё пытался людей всех примирить, чтобы все довольны были, чтобы ничья не взяла, чтобы все вместе были, соборно, и никто бы не мешал никому, жизнь бы ничью не заедал… Унимал, Господи, уговаривал, увещевал… Но ничего из этого путного не вышло, Господи! Всё развалилось, всё рассыпалось в прах… И настали на земле Русской мерзость запустения, и стон, и плач, и скрежет зубовный… Что с нею теперь будет? Куда её теперь заведут царь и верные псы его? И сколько же ещё им надо крови христианской, чтобы захлебнулись они в ней?
— А теперь ответь мне, Сильвестр, — скажет ему тогда Владычица и Заступница наша Небесная, Пресвятая Дева Мария, блеснув на него очами своими кроткими, материнскими, навеки затуманенными слезой. — Ответь мне, старец древний, видевший столько горя и страданий вокруг себя… Жалел ли ты сам ближних своих? Любил ли жену, и детей, и домочадцев в доме твоём? Творил ли ты милостыню именем Божиим, пригрел ли ты когда калеку убогого, странника истомлённого, нищего в дырявых лохмотьях его, презираемого и отвергаемого людьми? Были ли от тебя радость и утешение людям и помощь им в болезнях и несчастиях их? И пожалел ли ты сердцем хоть раз собаку бездомную, или кошку приблудную, или другую какую Божью тварь?
— Жалел… Жалел я людей, Владычица… Может быть, и мало, но жалел… А о жене своей и до сих пор скорблю… Не она бы, не память о ней — не выдержал бы я, наверное, участи своей тяжкой, отчаяния своего бездонного, когда всё, над чем трудился я столько лет, рухнуло в одночасье в тартарары. Мог бы, наверное, и руки на себя наложить… И сына я, Матерь Божия, вырастил доброго, послушного, стойкого и в вере, и в долге своём… И соседям, Владычица, я помогал, и нищих привечал… И живности всякой всегда у меня был полон дом… Было! И это было… Но не о том я скорблю сейчас, Заступница наша, что мало жалел я людей. Не о том болит моё сердце… А о том оно болит, Матерь Божия, что не знаю я до сих пор: а надо ли было их жалеть? Может, не царь, не силы тёмные, сатанинские, виноваты в том, что с ними приключилось и что творится теперь там, на святой Руси? Может, сами они виноваты во всём? Сами не приемлют ни слова кроткого, увещевательного, ни дел благих — а только дыбу и кнут? Истинно, истинно, Матерь Божия: о Иерусалим! «Сколько раз Я хотел собрать детей твоих, как птица собирает птенцов своих под крылья, и вы не захотели!» Так, может, и действовать тогда надо было так же, железом и кровью, ради них же самих?
— А и дерзок же ты… А и дерзок же ты, Сильвестр! И дерзостны речи твои… — сдвинет тогда грозные брови свои Бог-Отец. А может быть, и не сдвинет, может быть, лишь усмехнётся на нелепые, мятежные слова его в великом милосердии Своём. — Так у нас здесь не говорят… Но… Но да будет и с тобой милость Моя. Есть и у тебя перед Небом заслуги, не одни только грехи… Что ещё… Что ещё ты хочешь спросить у Меня? Говори…
— А ещё… А ещё, Господи, всю жизнь, сколько помнил я себя, хотел я Тебя спросить об одном… Боже великий, Господь милосердный! За что?! За что обречён каждый из нас, смертных, на горе и страдания в юдоли своей земной? Виноват ли он в чём, не виноват… Грешен ли он пред Тобой, или это дитя малое, неразумное, неуспевшее даже помыслить-то ещё ни о чём, не только что совершить… За что людям и муки, и слёзы, и тоска чёрная, неизбывная, и глад, и мор, и болезни, и разорение великое, и смерть? И детям безвинным, и жёнам непорочным, и калекам, и старцам согбенным… За что, Господи?!
— Так… Так, раб Божий Сильвестр… Что ещё?
— А больше ничего… Больше мне нечего спросить, Господи… Я всё спросил… Куда укажешь мне теперь? В ад кромешный, в геенну огненную? И это приму, Господи, безропотно, без слёз и стенаний, уповая лишь на милосердие Твоё в день последнего Твоего Суда… И это приму, Господи, ибо заслужил…
— Нет… Не туда теперь путь твой, Сильвестр, — ответит ему Господь. — Не в ад. Но и не в рай. В пространства межзвёздные теперь твой путь, и быть тебе там до срока, до того грядущего в веках Дня, когда свершатся наконец судьбы мира и восстанут мёртвые из гробов… Ибо и Я пока не знаю, раб Мой верный Сильвестр, истинную меру вины человеческой… И меру подвига тех немногих, кто во всём следовал воле Моей и заповедям Моим… Дал Я человеку жизнь, и дал Я ему землю, чтобы трудился он на ней в поте лица своего, и украшал её, и любил ближнего своего, и жил в мире с ним и согласии, и думал о душе своей бессмертной, и сторонился сам и других отводил от всяческого зла… Но свернули люди с этой прямой, светлой дороги куда-то не туда, и выбились они из воли Моей… И даже когда послал Я им Спасителя, Сына Моего Небесного Исуса Христа, они не приняли Его и прогнали Его прочь… Куда они дальше пойдут? И к чему придут в гордыне своей, в тщеславии и недомыслии своём? Не знаю… И я не знаю этого, Сильвестр… Посмотрим, время ещё есть… Но одно Я твёрдо знаю, протопоп, и одно скажу тебе: уже назначен срок, назначен День великий — День Страшного, последнего Моего Суда над миром… Иди, раб мой Сильвестр! Иди и жди того великого Дня… Жди, и Я призову тебя…