Тем и спаслась Москва: сгорев вся дотла, вплоть до кремлёвских стен, устрашила она врагов своих! Устрашила бедствием своим, и безумием, и грудами погибших в огне по улицам её и площадям, и погребённых под обломками рухнувших домов, и задохнувшихся в дыму, и затоптанных, задушенных в воротах кремлёвских, где погибшие в давке лежали уже в три слоя, а сверху по ним, по спинам их и головам, рвались в ворота те, кто был ещё жив, и тоже падали, и тоже умирали под ногами напиравших сзади, и так волна за волною, а скольких же мог спасти он, Кремль? А младенцы, а матери несчастные их, а старики, которые и с места-то сдвинуться не могли, не только что бежать, спасаясь от бушевавшего кругом огня под защиту его стен?
«Татары! Татары!» — прорывался повсюду сквозь грохот и треск обваливающихся домов один и тот же вопль потерявших от ужаса рассудок людей… Но не татары запрудили Москву-реку телами мертвецов! Запрудили её сами же жители московские, побросав потом туда всех погибших в огне либо передавивших друг друга в давке, в той звериной отчаянной борьбе, когда каждый за себя и только Бог за всех.
Полно, да только ли одним везением и счастием хана крымского сгорела Москва? И только ли его, разбойника, удачею потеряла Русская земля в одночасье почти седьмую часть своих жителей? А то, что против ста тысяч татар едва сумела Москва набрать пятьдесят тысяч своего войска, а всё остальное воинство её было в Ливонии, увязнув в той безнадёжной, нескончаемой войне, что длилась уже четырнадцатый год и высосала все силы, всю кровь их державы Российской? А страшный голод, а моровое поветрие, почти уже два года свирепствовавшие по всей Руси, — их за какие грехи наслал Господь? А побоище новгородское, а разорённый Псков, а Тверь, утонувшая в крови, — всё то, что случилось всего год назад и от чего помутился разум в русских людях и оцепенела в ужасе и страхе вся Русская земля? А казни страшные, бессмысленные, уничтожившие столь многое множество лучших, нужнейших людей России, что наверху, что внизу?
А, наконец, эта слепая вера царя в своих опричников, в свирепых и алчных тех псов, что разграбили и разорили всю земщину и перерезали такое множество не повинных ни в чём людей? Клялись злодеи, страшною клятвою головы свои сложить за царя и быть ему обороною от всякого лиха, от всех явных и тайных недругов его. А оказалось на деле, что они-то, племя Иудино, первые же и подвели! И на Оке первые спину показали хану. И в Москве аж за речку Неглинную, к самому Кремлю, от него попрятались, предоставив оборонять все предместья московские другим…
И царь, и воеводы его ждали в ту весну хана у Серпухова, где были наиболее удобные места для переправы через Оку. Долго ждали, а вестей о хане всё не было. И царь уж было решил, что татары в этом году на Москву не придут.
Беспечность и сладкая, дремотная лень охватили московское войско, изнывавшие от безделья на берегу Оки… А сам царь эти дни всё больше скитался по окрестным монастырям, благо их вокруг Серпухова было много. И молился там царь, и сокрушался о грехах своих, и жертвовал везде дары великие, дабы вечно поминали святые отцы, удалившиеся от мира, в Бозе почивших родителей государя, и царицу его благоверную, матерь детей его, а с ними и всю несчастную царёву родню, под корень изведённую им, и всех иных бессчётных, убиенных по повелениям его.
Было кого помянуть ему, душегубцу! Было о ком излить свою скорбь, в тоске и слезах преклоня колени свои пред святых икон… Вторую жену свою, черкешенку Марию Темрюковну, отравил, вдову брата своего единокровного Юрия-немого — отравил же, брата Владимира Андреевича с женою его кроткою и малолетними детьми собственноручно заставил на глазах своих принять яд, а мать его инокиню Евфросинью Старицкую вместе с двенадцатью монахинями того же монастыря велел утопить в Шексне… А сколько лучших людей державы Российской уже сложили головы свои на плахе! А сколько народу всякого звания побили свирепые опричники его! А сколько несчастных подданных своих предал он, царь, лютой смерти в прошлом году, в побоище то новгородское! И мужей почтенных, известных добронравием и праведной жизнью своей, и детей их малых, и жён, и стариков, и священнослужителей, и простого всенародства — и тех, кого он, зверь, казнил собственноручно, и тех, покорно умиравших тысячами, кого жгли, рубили, сажали на кол, варили в кипятке, спускали под лёд во кровавом том хмелю и упоении кромешники царские, их же натравил он, государь великий, на безвинныя люди своя…