Она помолчала минуту и продолжала, не без затруднения подбирая слова, и это было на нее не похоже:
– Как вы думаете, если клятва дана торжественно и при всех, обязательно ли ее исполнение во всех случаях, за исключением тех, когда это чревато грехом?
– По-моему, – предположил я, – в таких ситуациях нужно думать не о том или ином частном случае. Здесь важнее общая проблема правды и лжи…
– Которая и становится принципиальной? – прервала она с нетерпением. – Я много размышляла над учением о том, что ложь есть ложь при любых обстоятельствах.
– И я думал над этим, – сказал я. – Вы полностью повторили мысль беспокойного старика Иммануила. Но, по-моему, суть вопроса в намерении обмана. Если вы даете клятву, намереваясь ее исполнить, а потом отступаете от нее, то я могу назвать такой поступок дурным, то есть скорее не очень умным, но не могу назвать его коварным, то есть предполагающим ковы с вашей стороны.
Последовала долгая пауза. По лицу Леди Мюриэл невозможно было что-то понять определенно. Она как будто успокоилась, но не окончательно. И мне очень захотелось понять, вызваны ли ее сомнения расторжением помолвки с капитаном (а ныне майором) Линдоном.
– Вы сняли камень с моей души, – сказала она. – И всё-таки здесь есть обман, так или иначе. Вы могли бы подтвердить свое мнение какими-нибудь примерами?
– Пожалуйста – любыми примерами, когда не возвращают долги! Если А нечто обещал В, то А имеет перед В несомненные обязательства, нарушение которых я бы скорее квалифицировал как присвоение чужого имущества, нежели обман.
– Очень оригинальная идея, – сказала Леди. – И в ней что-то есть. Только уместны ли недомолвки между друзьями? Ведь вы – мой старый друг… то есть, мы с вами старые друзья… Но вы, надеюсь, не сочтете меня слишком старой? – кокетливо спросила она, пытаясь скрыть неловкость.
– О, конечно! – поддержал я этот тон. – Мы с вами – настолько старые друзья, насколько уместно говорить о возрасте с дамой.
В этот момент поезд остановился, в вагон вошли два или три пассажира, и мы, старые друзья, вынуждены были замолчать.
По прибытии в Эльфилд мы распорядились насчет багажа и двинулись по знакомым переулкам, связанным с очень приятными воспоминаниями. Леди Мюриэл вернулась к разговору на том самом месте, где он был прерван.
– Вы знаете о моих обязательствах перед кузеном Эриком. Думаю, что вы слышали…
– Да, – я не стал дожидаться окончания фразы, – я слышал об этом.
– Если вы не против, я объясню вам, как это получилось, – молвила она. – Мне необходимо знать ваше мнение. Ведь наши с Эриком религиозные взгляды совпадали не во всем. У него очень смутное представление о христианстве, и даже бытие Бога он считает условностью. Но это никак не влияет на его жизнь! Теперь я чувствую, что даже абсолютный атеист может не уступать верующему в честности и благородстве. И если вы вспомните половину добрых дел… – она осеклась и опустила глаза.
– Полностью согласен с вами, – поддержал я. – И разве Спаситель недостаточно ясно говорит, что именно добрые дела – это и есть добродетель?
– Да, хотела бы я верить, – потухшим голосом сказала она, не поднимая глаз. – И я говорила ему об этом. Он ответил, что ради меня попытался бы поверить во что угодно – что мне угодно, понимаете! Но ведь это неправильно! – воскликнула она с жаром. – Господь не может признавать столь легкомысленных побуждений. И всё-таки не я разорвала помолвку, понимаете! Я знала, что Эрик любит меня, и поэтому не отказалась от обещания.
– Так, значит…
– Это он без колебаний освободил меня от слова!
К ней вернулось обыкновенное спокойствие.
– Простите, но в чем же тогда ваши сомнения?
– Видите ли, я не уверена, что он сделал это добровольно. Может быть, он хотел избавить меня от мучительных колебаний? В таком случае можно ли считать его решение окончательным? И должна ли я считать свои обязательства неизменными? Отец говорит, что нет, но, может быть, он это делает из любви? Пока я ни с кем из друзей не советовалась. У меня много друзей, но они годятся для безоблачных дней, а для пасмурной и штормовой погоды необходимы такие люди, как вы.
– Мне надо подумать, – сказал я, и несколько минут мы шли молча.
С болью в сердце я размышлял о метаниях, которые суждены этой нежной и чистой душе, и тщился размотать клубок противоречивых мыслей.
«Если она его любит, – похоже, я ухватил ключевую мысль, – не считает ли она себя орудием Всевышнего? Может, она ему послана, как Анания – Саулу в слепоте его? И еще как будто послышался мне голос Артура: «Что ты такого знаешь, жена, если надеешься спасти мужа своего?». И я сказал: