– Убитые солдаты не могут бежать, – глубокомысленно возразил Бруно.
– Убиты – условный термин, – пояснил Мин Херц. – На этой планете пули отливают из мягкого материала и начиняют их чернилами. Такие пули марают все, чего коснутся. Они специально предназначены для стрельбы в спину.
– Значит, если бы эти люди не бежали, – предположил я, – они бы не оказались убитыми?
– Так можно было бы сказать, – ответил Мин Херц. – Но один мой ученый друг придумал нечто получше. Он предложил стрелять в противоположную сторону. Тогда пули, обогнув планету, поразят врагов в спину и замарают их в любом случае. Скажу вам больше: в этой ситуации лучшими стрелками оказываются мазилы!
– Но как вы определяете, кто… мажет лучше всех? – поинтересовался я.
– Легче легкого, – сказал Мин Херц. – Тот, кто поразил стоящего позади него.
– Какие странные люди живут на этой маленькой планете, – сказал я.
– Страннее, чем вы даже думаете, – подтвердил Мин Херц. – А какова их политическая система! На этой планете множество подданных и только один король. А на больших планетах, говорят, королей много…
– Судя по этому «говорят», вы с другой планеты? – предположил я.
Бруно захлопал в ладоши:
– Так вы лунатик?
Мин Херц был озадачен.
– Я не совсем лунатик, дитя мое, – ответил он двусмысленно.
– Но вернемся к нашим…м-нэ… к нашей теме. Политическое устройство больших планет неудобно. Когда короли издают законы, противоречащие один другому, они уже не могут никого наказать, потому что преступник все равно подчиняется какому-нибудь закону.
– Так да не так! – возразил Бруно. – Ведь он точно так же не подчиняется какому-нибудь закону, и его можно наказывать!
– Ну, нет! – воскликнула Леди Мюриэл. Она как раз проходила мимо и услышала последние слова.
Подхватив на руки Бруно, она сказала:
– Здесь никто не будет наказан. Здесь разрешается делать все.
И обратилась ко мне:
– Вы отпустите их на минутку со мной?
– Видите, – обернулся ко мне Мин Херц. – Молодежь покидает нас. Нет, нам, старикам, лучше держаться друг друга.
Он вздохнул.
– И все же я когда-то был ребенком.
В это трудно было поверить.
– А вы любите детей? – спросил я.
– Ну, это не дети в точном смысле, – ответил он. – Когда-то давным-давно я преподавал молодым людям в моем старом добром университете.
– Простите, я не расслышал – в каком университете? – сделал я тонкий намек.
– В старом добром, – ответил старик. – Большего я не скажу. А мог бы! Но вас бы утомил этот рассказ.
– Нет, умоляю вас, продолжайте! – воскликнул я.
Но старец не был расположен отвечать на вопросы. Он предпочел их задавать:
– Расскажите, пожалуйста, – я ведь не местный, – о вашей системе образования. Мы развивались методом проб и ошибок и пришли к выводу, что потерпели неудачу. Быть может, и вы станете развиваться тем же путем – но с большим рвением. И тоже потерпите неудачу – но еще более сокрушительную?
И странно было видеть, как он воодушевился и помолодел, и озарился каким-то внутренним сиянием.
Глава 12
Волшебная музыка
Наступившую тишину нарушил голос юной леди, которая стояла у нас за спиной и говорила кому-то из новых гостей с явной иронией:
– Не сомневаюсь, что скоро обозначатся новые пути в музыке.
Я оглянулся и с удивлением увидел Сильви, которую Леди Мюриэл вела к фортепиано.
– Попробуйте, моя дорогая! – говорила она. – Я уверена, что у вас получится.
Сильви оглянулась на меня. В ее глазах стояли слезы. Я улыбнулся ей ободряюще, но ребенка это еще больше взволновало.
Впрочем, Сильви взяла себя в руки, чтобы доставить Леди Мюриэл и ее друзьям удовольствие. Она села за инструмент и заиграла – сверх ожиданий, очень легко.
Шум в зале мгновенно стих, и в полной тишине мы сидели зачарованные музыкой, которой никто из нас никогда не слышал и уже не мог бы забыть. Минорная интродукция (впрочем, я слабо разбираюсь в этом) была похожа на сумерки, словно с каждым пассажем гасли свечи. Комнату как будто заволокло туманом.
Но вдруг в полумраке высветилась такая изящная и благородная мелодия, что мы все затаили дыхание, боясь пропустить хотя бы ноту. Вновь и вновь мелодия возвращалась к первоначальному минорному ключу и взмывала к ослепительным вершинам, рассеивая мрак. Под почти бесплотными перстами ребенка инструмент трепетал и пел: «Пробудись, любовь моя и уходи. Прошла зима, прошел дождь, расцвели цветы. Пришло время для певчих птиц». Мы как будто внимали звону капели и различали солнечные лучи, пробивающиеся сквозь облака.