— Вы сняли у меня с души тяжёлый груз, — призналась она, — но нарушать обещания всё-таки нехорошо. А вы можете привести какие-нибудь примеры?
— Да любые, где речь идёт о том, чтобы платить долги. Если один человек что-то пообещал другому, то этот второй имеет к первому иск. И низость, совершённая первым человеком, когда он нарушил своё обещание, скорее наводит на мысль о краже, чем о лжи.
— Это ново… для меня, во всяком случае, — сказала она, — но тоже кажется верным. Однако, не хочу рассуждать отвлечённо с таким старым другом как вы. А мы ведь старые друзья, по-своему. Вы знаете, мне кажется, что мы начали, как старые друзья! — добавила она тем весёлым тоном, который так не вязался со слезами, блестевшими у неё в глазах.
— От всей души благодарю вас за эти слова! — ответил я. — Мне ведь и самому всегда приятно было думать о вас, как о старом друге. — В случае любой другой девушки неизбежным было бы продолжение: «…хоть „старая“ — это не про вас!» — однако мы с леди Мюриел давно оставили позади те времена, когда разговор следовало сдабривать комплиментами и прочими светскими банальностями.
Тут поезд остановился на какой-то станции, и в вагон вошли два-три пассажира, поэтому до самого конца путешествия мы больше не разговаривали.
По прибытии в Эльфстон леди Мюриел с готовностью приняла моё предложение пройтись пешком, а потому как только наш багаж оказался пристроен — её вещи подхватили слуги, дожидавшиеся леди Мюриел на станции, а мои какой-то носильщик, — мы сразу же отправились по знакомым тропинкам, связанным в моей памяти со столькими приятными приключениями. Леди Мюриел немедленно возобновила разговор с того самого места, на котором он был прерван.
— Вы ведь знаете: я была помолвлена с моим кузеном Эриком. А вот известно ли вам…
— Да, — перебил я, желая уберечь её от изложения болезненных подробностей. — Я слышал, что всё закончилось ничем.
— Мне хочется рассказать вам, как всё случилось, — продолжала она, — поскольку это и есть то дело, по которому я хотела просить у вас совета. Я давно поняла, что мы с ним не сходимся убеждениями. Его представления о христианстве довольно смутны, и даже по вопросу о существовании Бога он пребывает, я бы сказала, в полном тумане. Но это не отразилось на его жизни! Теперь-то я не отрицаю, что даже самый закоренелый атеист способен вести чистую и возвышенную жизнь, хотя бы и двигаясь наощупь. Если бы вы знали половину тех добрых дел… — она внезапно остановилась и отвернула голову.
— Полностью с вами согласен, — сказал я. — И разве наш Спаситель не обещал нам, что такая жизнь непременно приведёт к свету?
— Да, я знаю, — сказала она срывающимся голосом, всё ещё не поворачивая ко мне лица. — Я говорила ему то же самое. Он ответил, что непременно уверовал бы ради меня, если бы мог. И что он очень хотел бы, ради меня, увидеть всё моими глазами. Какая чушь! — с горячностью воскликнула она. — Разве стоят чего-то подобные мелочные побуждения? И потом, это вовсе не я расторгла помолвку. Я знала, что он меня любит, и я ему обещала, и…
— Так значит, это он расторг помолвку?
— Он вернул мне моё слово. — Тут она вновь взглянула мне в лицо, вновь обретя прежнюю сдержанность манер.
— Тогда в чём же дело?
— А в том, что я не верю, будто он сделал это по доброй воле. Ну предположим, что он сделал это против воли, просто чтобы успокоить мои сомнения, — ведь в этом случае его притязания на меня остаются такими же законными, как и прежде? И разве освободилась я от данного мной слова? Отец говорит, что освободилась, но я боюсь, что он пристрастен из родительской любви. И спросить больше не у кого. У меня много друзей, друзей для светлого солнечного дня, а не таких, которые нужны, когда жизнь затягивается тучами и надвигается гроза; не таких старых друзей, как вы.
— Позвольте подумать, — сказал я, и некоторое время мы шли молча, пока, поражённый в самое сердце видом горчайшего испытания, которое пало на эту чистую и возвышенную душу, я напрасно искал выход из запутанного клубка конфликтующих мотивов.
«Если она искренне его любит, — вот я и ухватил, казалось, ключ к проблеме, — не есть ли это глас Господа, обращённый к ней? Может ли она не понимать, что послана ему как Анания был послан Саулу в его слепоте, чтобы тот мог прозреть?» И вновь мне почудилось, будто я слышу шёпот Артура: «Почему ты знаешь, жена, не спасёшь ли мужа?» И я нарушил молчание.
— Если только вы искренне его любите…
— Но я не люблю! — воскликнула она, не дав мне договорить. — По крайней мере, не в том смысле. Мне кажется, я любила его, когда давала обещание, но тогда я была ещё очень молода… это трудно объяснить. Но каково бы ни было моё чувство, оно теперь умерло. С его стороны побуждение — это Любовь, с моей же — Долг!
И вновь наступило молчание. Клубок мыслей запутался пуще прежнего. На этот раз тишину нарушила она.
— Поймите меня правильно. Когда я сказала, что моё сердце ему не принадлежит, я не имела в виду, что у меня есть кто-то другой. Я и сейчас чувствую себя связанной только с ним, и пока я не уверюсь, что долг больше не препятствует мне полюбить кого-либо другого, ни о ком я даже не помыслю — с этой точки зрения, я хочу сказать. Скорее умру!
Я и не предполагал, что мой нежный друг способна на такие страстные признания.
Больше я не позволял себе высказываться вслух, пока мы не подошли к воротам Усадьбы, однако чем дольше я размышлял, тем яснее мне виделось, что зов Долга вовсе не имеет права требовать какой-то жертвы — а особенно счастья всей жизни, — на которую она готова была пойти. Я попытался пояснее изложить ей свою точку зрения, добавив некоторые предостережения по поводу опасности, которая непременно подстерегала бы союз, коему недостаёт обоюдной любви.
— Единственный довод, который можно привести «за», — добавил я в конце, — так это предположительное сожаление вашего майора, когда он возвращал вам слово. Сейчас я мысленно придал этому аргументу самый полный вес, и мой вывод таков, что он не может повлиять на права сторон или отменить освобождение, которое он вам дал. Я убежден в том, что вы абсолютно свободны поступать так, как считаете в настоящее время правильным.
— Как я вам благодарна! — с порывом воскликнула она. — Поверьте мне! Не могу даже выразить! — И эта тема по общему согласию была закрыта; только много дней спустя мне стало ясно, что наша дискуссия и в самом деле помогла развеять сомнения, которые так долго отравляли ей жизнь.
У ворот Усадьбы мы расстались; Артура я нашёл нетерпеливо дожидающимся моего прибытия, и перед тем как мы разошлись по своим спальням, я услышал от него всю историю: как он откладывал отъезд со дня на день, чувствуя себя не в силах сняться с места, пока совершённое у него на глазах бракосочетание не решит его судьбу безвозвратно; как подготовка к свадьбе и волнения в округе внезапно прекратились и он услышал от майора Линдона (который зашёл к нему проститься), что помолвка расторгнута по обоюдному согласию; как он тот час же отказался от своего намерения ехать за море и решил остаться в Эльфстоне ещё год-другой, пока его вновь пробуждённые надежды не воплотятся в жизнь или не рухнут окончательно; и как с того памятного дня он стал избегать любых встреч с леди Мюриел из опасения выдать свои чувства прежде, чем у него появятся недвусмысленные свидетельства того, как она сама к нему относится. «Но вот уже скоро шесть недель, как всё случилось, — добавил он в заключение, — и теперь мы снова можем видеться как и раньше, словно ничего этого не было. Я бы рассказал тебе обо всём в письме, да только день ото дня всё надеялся, что мне будет больше о чём рассказать!»