— А может, нужно закрыть книгу? — предложил Бруно.
— Правильно! — восхищённо вскричал Учитель. — Так мы и сделаем! — И он проворно захлопнул книгу, прищемив ею нос Второго Учителя.
Второй Учитель мигом вскочил на ноги, схватил свою книгу и отнёс её подальше, в самый конец комнаты, где и поставил на полку рядом с другими книгами.
— Я читаю вот уже восемнадцать часов и три четверти часа, — объявил он, — а теперь собираюсь отдохнуть четырнадцать с половиной минут. Вы уже подготовились к Лекции?
— Почти, — уклончиво отозвался Учитель. — Я хотел просить вас дать мне пару советов по поводу нескольких маленьких затруднений…
— А насчёт Банкета — что вы сказали?
— Ах, да! Сначала будет Банкет, это несомненно. Люди, как вы понимаете, не способны получать удовольствие от Абстрактной Науки, если они умирают с голоду. К тому же намечается Бал-маскарад. Нас ждёт масса развлечений.
— А когда Бал закончится? — спросил Второй Учитель.
— На мой взгляд, ему бы лучше закончиться прямо к началу Банкета, чтобы все успели помаленьку собраться, не правда ли?
— Да, это правильная организация дела. Сперва Развлечение, а потом Лечение — ведь воистину любая Лекция, которой вы нас одарите, будет бальзамом для наших душ! — сказал Второй Учитель, который во всё время разговора стоял спиной к нам и был занят тем, что брал с полки книги одну за другой, а затем ставил их на то же место, только вверх ногами. Тут же рядом стоял пюпитр для чтения, на котором была водружена классная доска, и всякий раз как Второй Учитель ставил книгу вверх ногами, он сразу же чертил на этой доске мелом галочку.
— А как насчёт той истории с Поросячьим визгом, которой вы так любезно обещали нас порадовать? — продолжал Учитель, в нерешительности скребя подбородок. — Я думаю, Поросячий визг лучше оставить на конец Банкета — тогда люди спокойно смогут выслушать эту историю.
— Пропеть её вам? — спросил Второй Учитель, просияв от удовольствия.
— Если сможете, — осторожно ответил Учитель.
— Попробую, попробую, — сказал Второй Учитель и подсел к пианино. — Чтобы не слишком мудрить, давайте предположим, что песня начинается с ля-бемоля. — И он попытался ударить по соответствующей клавише. — Ля, ля, ля! Думаю, что попал в пределах октавы. — Он вновь ударил по клавише и обратился к Бруно, который стоял ближе всех. — Похоже я пропел эту ноту, мой мальчик?
— Нет, не похоже, — уверенно ответил Бруно. — Вы поёте всё равно как утка.
— Ну да, одна нота часто вызывает подобные ассоциации, — со вздохом сказал Второй Учитель. — Я лучше спою вам начало:
— Ну что, можно назвать это мелодией, Учитель? — спросил он, закончив второй куплет.
Учитель немного подумал.
— На мой взгляд, — сказал он в конце концов, — некоторые ноты повторяются, некоторые от них отличаются, но я с трудом могу назвать это мелодией.
— Тогда я попробую ещё раз, — сказал Второй Учитель и принялся там и сям нажимать на клавиши. При этом он жужжал себе под нос, словно рассерженная муха.
— Ну, как вам понравилось его пение? — спросил Учитель детей, понизив голос.
— Не слишком-то красивое, — поколебавшись, ответила Сильвия.
— Крайне прегадкое, — сказал Бруно ничуть не колеблясь.
— Все крайности плохи, — очень серьёзно сказал Учитель. — Взять, к примеру, Трезвость: это очень хорошая вещь, если только предаваться ей умеренно: но если Трезвость доходит до крайности, получается один вред.
«Какой ещё вред?» — возник у меня в голове вопрос, но Бруно, как обычно, задал его за меня:
— А какой от Трезвости получается бред?
— А вот какой, — сказал Учитель. — Когда человек пьян (это, как ты понимаешь, одна крайность) он видит вместо одной вещи две. Но когда он крайне трезв (это будет другая крайность), то вместо двух вещей он видит одну. И то и другое положительно неудобно.
— А что значит «жительно неудобно»? — осмелился спросить Бруно.
— Это значит «неудобно для жизни», — поспешил влезть в разговор Второй Учитель. — Разницу между удобным и неудобным лучше всего показать на примере. Нужно только придумать какое-нибудь стихотворение, в котором встречались бы эти слова… Сейчас подумаю…
Тут Учитель не на шутку встревожился, даже зажал руками уши.
— Если только позволить ему начать читать стихотворение, — прошептал он Сильвии, — он ни за что не закончит! Никогда!
— А он что, уже начинал читать стихотворение и не заканчивал его? — спросила Сильвия.
— Целых три раза, — ответил Учитель.
Бруно встал на цыпочки, чтобы дотянуться губами до Сильвиного уха.
— А что стало с теми тремя стихотворениями? — спросил он. — Второй Учитель всё ещё их читает?
— Тсс! — перебила Сильвия. — Второй Учитель что-то хочет сказать.
— Я прочту его очень быстро, — потупив глаза, пробубнил Второй Учитель печальным голосом, который совсем не вязался с его лицом, ведь он забыл, что всё ещё продолжает весело улыбаться. («Только это была не совсем улыбка, — говорила впоследствии Сильвия, — просто рот у него, наверно, был такой формы».)
— Тогда начнём, — сказал Учитель. — Чему быть, того не миновать!
— Запомни это! — прошептала Сильвия Бруно. — Очень хорошее правило на тот случай, если ты поранишься.
— И на тот случай, когда я начну шуметь, — добавил маленький нахал. — Так что вы тоже помните его, мисс!
— О чём это ты говоришь? — сказала Сильвия, усиленно пытаясь нахмуриться — дело, которое у неё никогда не выходило достаточно убедительно.
— Да, — продолжал Бруно, — ты ведь так часто говоришь мне: «Можно не шуметь?» — и я тогда говорю тебе: «Нельзя!» Потому что на «можно» вообще нет никаких правил, но ты всё равно мне не веришь.
— И никто тут не поверит, негодный ты мальчишка, — сказала Сильвия. Тон её голоса был почти строгим, только я уверен, что когда вы на самом деле желаете внушить преступнику чувство вины, не следует вам, произнося над ним приговор, держать свои губы так близко к его щекам — потому что тогда случившийся по неосторожности поцелуй значительно уменьшит действенность вашего внушения.
ГЛАВА XI
Питер и Пол
— Как я уже говорил, — начал Второй Учитель, — нужно всего лишь придумать стихотворение, в котором встречались бы эти слова — ну вот такое хотя бы: