Начну с того, мой милый малыш, читающий эти строки! что мне очень хочется знать, почему это феи полагают, будто им непременно следует учить нас хорошим манерам и отчитывать нас, когда мы поступаем не так, как от нас требуют, а вот мы никогда их ничему не учим и никогда не отчитываем? Ты ведь не хочешь сказать, что феи никогда не бывают жадными или эгоистичными, или нечестными? Конечно, бывают! Так не думаешь ли ты, что частенько стоило бы задавать им небольшой урок, а порой и трёпку?
Я и в самом деле не вижу причины, почему не попробовать, и я почти уверен, что если подловить какую-нибудь фею, поставить её в угол и денёк-другой не давать ей есть ничего кроме хлеба и воды, то её характер непременно улучшится — во всяком случае, у неё поубавится чванства.
Тогда весь вопрос в том, какое время следует выбрать, если хочешь повстречать фею. Думаю, что могу тебе подсказать.
Правило первое: день должен быть очень жарким — можем считать, что в нашем случае это правило уже выполнено — а тебе следует быть чуточку сонным — только не слишком, чтобы глаза у тебя не слипались. Так, с этим ясно, — а ещё ты должен чувствовать себя немного… Наверно, это называется «феерично», и если ты не знаешь, что это такое, боюсь, не смогу объяснить; лучше подожди, пока тебе действительно не повстречается фея, и тогда сам поймёшь.
И ещё одно правило — чтобы кузнечики не стрекотали. Не могу сейчас останавливаться на этом подробнее, так что поверь пока мне на слово.
Так вот, если все эти условия выполнены, у тебя появляется отличная возможность повстречать фею — по крайней мере, гораздо лучшая возможность, чем при другой погоде.
Самое первое, что я заметил, пока едва передвигая от жары ноги тащился через лесную прогалину, был большущий Жук, лежавший на спине и отчаянно сучивший лапками. Я опустился на одно колено, чтобы помочь бедолаге перевернуться. Заранее, вообще-то, никогда не скажешь точно, что насекомому понравится, а что нет. Будь я сам, к примеру, мотыльком, даже не знаю, держался бы я подальше от свечи или сиганул бы прямо в пламя, или, скажем, будь я паук, то не уверен, что мне так уж понравилось бы, когда мою паутину рвут и выпускают муху на свободу. С другой стороны, ничуть не сомневаюсь, что превратись я в жука, который перевернулся на спину, я был бы рад любой помощи.
Итак, опустился я на одно колено и только-только тронул жука веточкой, чтобы перевернуть его, как увидел нечто такое, от чего прямо-таки отпрянул и затаил дыхание из боязни наделать шуму и отпугнуть эту малютку. Не то чтобы она выглядела чрезмерно пугливой, — наоборот, она показалась мне такой миловидной и нежной, что вовсе могла не опасаться, будто кто-то вознамерится причинить ей зло. Росточком она была всего лишь несколько дюймов, одета в зелёное платьице, так что ты едва ли приметил бы её среди высокой травы, и была она такой изящной и хрупкой, что казалась каким-то чудным цветком, выросшем прямо здесь, среди своих собратьев. Кроме того, скажу тебе, у неё не было крылышек (и не верю я в фей с крылышками), зато у неё были густые и длинные каштановые волосы и огромные серьёзные голубые глаза.
Сильвия (её имя я узнал позже) опустилась на колени (точно как и я), желая помочь Жуку, однако чтобы поставить его на ноги, ей явно недостаточно было простой веточки. Она изо всех сил пыталась перевернуть тяжеленное насекомое обеими руками и не переставая приговаривала, одновременно и браня и утешая его, словно няня упавшего ребёнка:
— Сейчас, сейчас! И не надо плакать. Ты пока ещё не убился, хотя если бы ты убился, то и не смог бы плакать вовсе, так что не хнычь, дорогой мой! И как только тебя угораздило? Вижу, вижу сама, и спрашивать тут нечего — ты, верно, шёл по краешку песчаного карьера, как обычно задрав голову. А если ты ходишь этаким манером по краю песчаного карьера, то жди, что свалишься. Под ноги надо было смотреть.
Жук пробормотал что-то вроде «Я и смотрел», но Сильвия продолжала:
— Ничего ты не смотрел! Ты никогда не смотришь, куда идёшь! Вечно задираешь голову, такой самодовольный. Ну что ж, посмотрим, сколько ног ты переломал на этот раз. Ух ты, ни одной! И какая польза, скажи ты мне, от целых шести ног, если ты только и можешь, что дрыгать ими в воздухе? Ноги существуют, чтобы ходить, понятно? Подожди, подожди, не доставай ещё своих крылышек. Мне ещё нужно тебе кое-что сказать. Сходи-ка к лягушке, что живёт вон за тем лютиком, и передай ей от меня наилучшие пожелания. Ты хоть можешь произнести «наилучшие пожелания»?
Жук попытался, и мне показалось, что ему вполне это удалось.
— Вот и порядок. И скажи ей, чтобы она дала тебе немного той целебной мази, которую я вчера у неё оставила. И пусть она как следует тебя ею натрёт. Правда, у неё холодные руки, но ты уж потерпи.
Кажется, Жук при этих словах вздрогнул, потому что Сильвия продолжала уже более строгим тоном:
— Ну-ну, не будь таким привередой и не делай вида, будто лягушка недостойна чести натереть тебя мазью. Совсем даже наоборот, говорю тебе, это ты будешь ей весьма обязан. А если бы это была не лягушка, а жаба, как бы тебе понравилось, а?
Немного помолчав, Сильвия добавила:
— Ну вот, теперь можешь идти. Будь же хорошим жуком, и не задирай головы.
Тут началась эта неизбежная какофония пыхтения, жужжания и неугомонного тарахтения, как будто жуки всякий раз как собираются взлететь, обдумывают маршрут под звуки собственной музыки. В конце концов он оторвался от земли, и, совершив один из своих неуклюжих зигзагов, ухитрился ринуться прямо мне в лицо. К тому времени, как я оправился от неожиданности, маленькая фея исчезла.
Я рыскал взглядом по сторонам в надежде разглядеть малютку средь травы, но её и след простыл — к тому же моё «фееричное» настроение совершенно улетучилось, а кузнечики вовсю застрекотали вновь; я понял, что моей Феи здесь больше нет.
А теперь самое время разъяснить тебе условие касательно кузнечиков. Они всегда прекращают свой стрёкот, когда поблизости появляется фея — наверно потому, что она для них вроде королевы, во всяком случае она важнее всякого стрёкота, так что когда ты идёшь себе, а кузнечики вдруг перестают стрекотать, уж будь уверен — они завидели фею.
Можешь не сомневаться, что дальше я отправился сильно опечаленный. Однако я утешал себя такой мыслью: «Как бы то ни было, а сегодня день чудес. Буду идти потихоньку, глядя себе под ноги, и, вполне возможно, набреду где-нибудь на ещё одну фею».
Приглядываясь таким образом, я завидел какое-то растение с закруглёнными листьями, а в середине каждого листа были прорезаны странные маленькие дырочки. «Ага, листоед поработал», — беспечно отметил я — ты ведь помнишь, что я вполне искушён в естественных науках (мне, например, всегда удаётся отличить кошку от курицы с первого взгляда) — и я уже прошёл было мимо, как вдруг внезапная мысль заставила меня остановиться и повнимательнее приглядеться к этим листьям.
И тогда я весь затрепетал от возбуждения, ибо приметил, что эти дырочки слагаются в буквы; да-да, три выстроившихся в одну шеренгу листика несли на себе буквы «Б», «Р» и «У», а поискав ещё чуть-чуть, я обнаружил поблизости два листика с буквами «Н» и «О».
И тут мгновенная вспышка внутреннего света озарила те минуты моей жизни, которые уже канули в забвение — те образы, которыми я грезил во время моего первого путешествия в Эльфстон, и, вновь затрепетав, я подумал: «Этим видениям суждено воплотиться наяву!»
На меня снова нахлынуло моё «фееричное» чувство; я внезапно понял, что кузнечики больше не стрекочут, и твёрдо уверился, что Бруно должен быть где-то поблизости.
Вспомните какого-нибудь знакомого вам прелестного мальчика, у которого есть розовые щёчки, большие темные глаза и спутанные каштановые волосы, а затем представьте, будто он такой маленький, что без труда может уместиться в кофейной чашечке, и вы поймёте, что представлял собой Бруно.