— Как тебя зовут, малыш? — начал я самым что ни на есть приветливым тоном. А кстати, чего это мы начинаем разговор с маленькими детьми, непременно спрашивая их имя? Не от того ли, что воображаем, будто имя поможет нам увидеть их немного более взрослыми? Вы ведь никогда не спрашиваете имени у настоящего взрослого человека, не правда ли? Как бы то ни было, а я почувствовал настоятельную необходимость узнать его имя; и так как он не отвечал на мой вопрос, я задал его вновь и погромче: — Как тебя зовут, мой маленький человечек?
— А тебя как зовут? — спросил мальчик, не поднимая головы.
Я охотно назвал ему своё имя, ведь он был слишком мал, чтобы на него можно было сердиться.
— Ты Герцог Чего-нибудь? — спросил он, на секунду взглянув на меня, а затем вернувшись к своему занятию.
— Я вовсе не Герцог, — ответил я, немного стыдясь в этом признаться.
— Ты такой большой, как два герцога, — сказало маленькое существо. — Тогда ты, наверно, какой-нибудь Лорд?
— И не Лорд, — ответил я, стыдясь ещё сильнее. — У меня нет никакого титула.
Мой эльф, казалось, решил, что в таком случае со мной и разговаривать не стоит: он преспокойно продолжил вырывать цветы из земли и ломать их руками, словно меня и не было.
Спустя пару минут я попытался вновь:
— Пожалуйста, скажи мне, как тебя зовут?
— Бруно, — без промедления ответил малыш. — Почему же ты раньше не говорил «пожалуйста»?
«Как будто мы снова в детской, и мне дают наставления», — подумал я, бросая взгляд сквозь долгую череду лет (целую сотню, если хотите) на то далёкое время, когда я и сам был ребёнком. Но тут мне в голову пришла забавная мысль, и я спросил его:
— А ты, случаем, не один их тех эльфов, что учат детей хорошим манерам?
— Да, иногда мы этим занимаемся, — сказал Бруно, — только это ужасно скучно! — Говоря это, он яростно разорвал цветок анютиных глазок надвое и тут же растоптал его.
— А что ты делаешь здесь, Бруно? — спросил я.
— Хочу испортить садик Сильвии, — охотно объяснил мальчик. И, продолжая всё так же вырывать цветы, он забормотал себе под нос: — Дурацкое занятие… Вместо того чтобы отпустить меня поиграть сегодня утром… Говорит, что я должен сначала закончить уроки… Уроки, ничего себе! Сейчас ты у меня позлишься!
— Не нужно этого делать, Бруно! — вскричал я. — Ты разве не знаешь, что это называется «месть»? А месть — это дурная, отвратительная, опасная штука!
— Месть? — переспросил Бруно. — Место? Почему ты называешь это место опасным? Оно просто дурное, а скоро станет и отвратительным.
— Нет, не место, — принялся объяснять я. — Месть.
— Ага, — ответил Бруно, широко раскрывая глаза, но не отваживаясь повторить слово.
— Ну же, Бруно, скажи-ка это слово, — весело настаивал я. — Месть! Месть!
Но Бруно только вскинул свою маленькую головку и заявил, что не может, что у него рот другой, неподходящий для таких слов. Я не удержался от смеха, и мой маленький приятель сразу же надулся.
— Прошу прощения, не обращай на меня внимания, малыш! — сказал я. — Не могу ли я помочь тебе в твоём занятии?
— Пожалуйста, помоги, — сказал Бруно, утешившись. — Только мне хочется придумать что-нибудь такое, чтобы она разозлилась ещё сильней. Ты даже не представляешь, как трудно её разозлить!
— Выслушай же меня, Бруно, и я научу тебя одной замечательной мести!
— А это будет что-то такое, что её наверняка разозлит? — спросил Бруно, и глаза у него загорелись.
— Да, кое-что такое, что её наверняка разозлит. Для начала мы повыдергаем в её саду все сорняки. Погляди-ка, сколько их на этой стороне — совершенно скрыли собой цветы.
— Но это же её не разозлит! — возмутился Бруно.
— Затем, — продолжал я как ни в чём не бывало, — мы польём вон ту возвышающуюся клумбу. Не видишь разве, какая она сухая и пыльная?
Бруно пытливо посмотрел на меня, но на этот раз ничего не сказал.
— А после этого… — добавил я. — Видишь ли, дорожки нуждаются в небольшой расчистке, и я думаю, что тебе стоило бы посрезать вон ту крапиву — она так близко подобралась к садику, что совершенно загораживает…
— Да что ты такое говоришь? — не в силах был дальше сдержаться Бруно. — Всё это её нисколечко не разозлит!
— Как не разозлит? — с невинным видом переспросил я. — И наконец, давай-ка выложим землю вон теми разноцветными голышами — просто чтобы разграничить клумбы с разными цветами одну от другой, понимаешь? Будет выглядеть — просто здорово!
Бруно завертел головой по сторонам, а затем опять с любопытством уставился на меня. Но вот в его глазах забегали огоньки, и он сказал уже совершенно другим тоном:
— Будет красиво. Давайте сложим их рядами — красные с красными, синие с синими.
— Отлично выйдет! — воскликнул я. — И затем… А какие цветы Сильвии нравятся больше всего?
Бруно сунул палец в рот и немного поразмыслил.
— Фиалки, — сказал он наконец.
— Там у ручья как раз есть прекрасная клумба с фиалками.
— Ой, давай нарвём их! — воскликнул Бруно, даже подпрыгнув от восторга. — Идём! Дай мне руку, и я тебя туда проведу, а то здесь трава слишком густая.
Я не мог сдержаться от улыбки, видя, что он совершенно позабыл, с каким великаном разговаривает.
— Погоди-ка, Бруно, — сказал я. — Мы должны подумать, что нам следует сделать в первую очередь. Ты же видишь, сколько у нас дел.
— Хорошо, давай подумаем, — ответил Бруно, вновь засунув палец в рот и уставившись прямо на какую-то дохлую мышь.
— А что здесь делает эта дохлая мышь? — спросил я. — Лучше закопай её или брось в ручей.
— Нет, она нужна мне для измерения! — закричал Бруно. — Как же тогда размечать садик? Мы делаем каждую клумбу длиной три с половиной мыши и шириной в две мыши.
Тут он ухватил свою мышь за хвостик, чтобы показать мне, как ею пользоваться, но я поспешил остановить его, так как начал опасаться, что моё «фееричное» настроение может улетучиться ещё до того, как мы закончим наведение в садике порядка, и тогда я уже не увижу больше ни Бруно, ни Сильвии.
— Я думаю, лучше всего будет, если ты примешься за прополку клумб, а я в это время разложу голыши по цвету, чтобы потом можно было окаймлять ими проходы.
— Так и сделаем! — воскликнул Бруно. — А пока мы будем это делать, я расскажу тебе про двух гусениц.
— Хорошо, послушаем про гусениц, — проговорил я и начал сортировать голыши, складывая их в кучи разных цветов.
Бруно быстро и невнятно затараторил, словно обращался сам к себе.
— Вчера я видел двух маленьких гусениц, когда сидел у ручья, там где можно выйти в лес. Они были совершенно зелёные и с жёлтыми глазами, и они меня не видели. А у одной было крылышко мотылька — большое коричневое крылышко мотылька, да? — такое сухое, с прожилками. Она хотела унести его. Мне кажется, она не хотела его съедать, а может, она хотела сделать из него себе пальтишко на зиму?
— Может быть, — сказал я, потому что Бруно взглянул на меня в ожидании ответа. Этих двух слов оказалось малышу достаточно, и он весело продолжал:
— Вот, а так как она не хотела, чтобы другая гусеница увидела, что у неё есть крылышко мотылька, то она когда уходила, то держала его всеми своими левыми ножками, а шла только правыми. Но она сразу же перевернулась после этого.
— После чего? — спросил я, уловив только последние слова, потому что, сказать по правде, я не особенно прислушивался.
— Она перевернулась, — очень серьёзно повторил Бруно, — и если бы ты видел, как гусеницы переворачиваются, то знал бы, как ей трудно, и не смеялся бы сейчас.
— Поверь мне, Бруно, я вовсе и не думал смеяться. Посмотри — я снова совершенно серьёзен.
Но Бруно только скрестил руки на груди и проговорил:
— Не надо мне. Я сам видел, что у тебя в одном глазу что-то мелькнуло — как на луне.