Бурдюков проводил ее исчезновение взглядом, потом уставился в свою тарелку.
— Ешь, ешь, — толкнул его сидящий рядом отец. — Потом до вечера ничего не будет.
— Почему? — спросил Бурдюков.
— Ах, Сережа, сынок, — вздохнул отец, остановив ход ножа, набирающего майонез на вилку, — нас всех ждет работа.
— И тебя?
— Всех.
— Мы тоже идем, — подняли руки Виктор и Коля с работы.
— Понятно.
Бурдюков нацелил вилку, но тут с его зрением опять приключилась непонятная штука, помутнение, потемнение, бог знает что, и вместо своей тарелки он увидел кусок картона, размякший с краю, а вместо салата — серого цвета кашицу с крапинами то ли перца, то ли еще чего. Мух? Червей?
Кашицы было на удивление мало.
Бурдюков с отвращением отдернул вилку. Это салат? Это не салат! Что со мной? — ужаснувшись, подумал он в следующий миг. Стол предстал перед ним поставленным на козлы облезлым листом фанеры, тарелки всех остальных оказались такими же кусками картона с пятнами кашицы, похожей на собачьи экскременты. Комната превратилась в мрачное помещение с голыми бетонными стенами, обои — в следы протечек, уютная, подобранная Магдой мебель — в нагромождения картонных коробок, а стулья — в ящики или просто сложенные друг на друга кирпичи.
Но больше всего испугали Бурдюкова люди.
Отец опять стал изношенным, худым стариком в трусах. На груди — грязный развод, на левом запястье — короста. Дрожа от холода, старик с аппетитом кромсал кашицу деревянной палочкой. Брат Виктор лишился волос, ужался в теле, опал в щеках. Тонкогубый, с кругами под глазами, он сидел не в костюме, а в каком-то беспорядочно намотанном тряпье. Не лучше выглядел и Семен, вместо тряпья запакованный в картон, скрепленный скотчем и нитками. Лицо у Семена было зеленоватое, больное, вместо правого глаза из глазницы таращилась пустота. В заросшем, беззубом мужчине с трудом угадывался улыбчивый Коля. С тряпки, намотанной на его голову на манер чалмы, сочилась слизь.
Худая как щепка Оксана не шевелилась. Возможно, что умерла. Или была без сознания. Губы на белом лице были тонкие, синеватые.
На пожилых родственников сил у Бурдюкова уже не хватило — он зажмурился, едва ухватив взглядом драную кофту и обмотавшую дряблую женскую шею ленту из крашеного полиэтилена.
— Почему ты не ешь? — спросил его отец.
— Я болен, — выдавил Бурдюков.
— Ага-ага, лишь бы на работу не идти, — сказал то ли Семен, то ли Коля.
— Магда! — позвал отец.
Бурдюков вздрогнул.
Магда ведь тоже, с оторопью подумалось ему, она изменилась вместе со всеми, она уже другая, не та, что я знал.
Он стиснул кулаки.
Нужно вернуться обратно, необходимо поправить зрение, это какой-то глупый эффект, может, буря так на него влияет.
— А вот и я! — раздался радостный голос Магды. — Чай! Свежий! С лимоном! Пейте на здоровье!
— А твой муж не ест, — ворчливо сказал отец. — Прикидывается больным. Не знаю, кто его так воспитал.
— У него сегодня тестирование, — ласково сказала Магда. — Волнуется.
Бурдюков уловил ее движение, движение прогорклого воздуха, шлепки ног, потом почувствовал, как его гладят по макушке.
— Мой Се-еренький!
— Не надо, — качнулся Бурдюков, желая вывести голову из-под чужой руки.
— Что, ты меня уже не любишь?
Магда схватила его за волосы. Дернула больно, до искр под веками.
— Ай!
Отец захохотал.
— А теперь салата ему!
Бурдюков успел захлопнуть рот прежде, чем в губы ему грубо, кровя, ткнулась палочка с кашицей.
— Тьфу!
— Ну-ну-ну.
Бурдюков, отбиваясь, замахал руками.
— Ах, мой миленький!
Магда облапила, поцеловала его, зажмуренного, в щеку. Надо посмотреть, подумал Бурдюков с отчаянием, надо посмотреть, какая она. Он открыл глаза.
Сначала он увидел свои ноги и едва не вскрикнул. Ноги были совсем не такими, к каким он привык. Худые, в фиолетовых пятнах синяков, в многочисленных рубцах, они выглядывали из какой-то бумажной насмешки над одеждой. На большом пальце правой ноги не было ногтя. Заросшее мясо красовалось на его месте.
Руки…
Руки тоже подменили. Они вдруг сделались хилыми и белыми, с выступающими синими венами. На левой отсутствовал мизинец. Глубокий порез на ладони то ли он сам, то ли кто-то еще залепил какой-то гадостью. Порез зеленел.
— Тогда я съем твою порцию, — сказала Магда, забирая его кусок картона.
Бурдюков поднял глаза.
— Что? — спросила Магда, глядя, как он на нее смотрит, и заливаясь румянцем. — Все-таки будешь салат?