Выпустив ошейник, Рамси жёстко цапнул повязку – всплеск боли в широко распахнутых глазищах, отчаянный вскрик – оборвавшийся щелчком челюстей. Захлопнувшись, Вонючка таращился с благоговейным ужасом, замерев в руках хозяина – в обеих, в хрупком балансе боли и удовольствия, – такой беспомощный, такой уязвимый, во власти мельчайшего движения… Глубоко, с наслаждением вдохнув его покорность и страх, Рамси сильнее сжал пальцы. Одновременно ослабив те, что впивались в раненую лапку, – до ощущения шершавого бинта и липкой влаги, до лёгкой дрожи. Скольжение – стон, сжатие – выдох; движения увлечённее, резче, оторопелый Вонючкин взгляд всё мутнее… Приказ – отчаянный вскрик – и живую игрушку изогнула сладкая судорога, а чуть разжавшимся пальцам стало ещё горячее; да, да, да-а, ну какой же кайфный…
Никто не умел стонать так упоённо, как Вонючка! Так плавно подаваться навстречу затихающим ласкам. И с таким искренним обожанием шептать:
- Спасибо… спасибо, мой лорд… – и, чувствуя бедром всё ещё твёрдые прикосновения, умоляюще нежно урчать и стелиться, просить каждым движением и взглядом разрешения прикоснуться.
Рамси рыкнул увлечённо, нетерпеливо – и, выпустив живую игрушку из рук, перевернулся на спину, одним рывком через голову сдёрнув футболку. Вонючка неслышной тенью скользнул поверх его тела – припал, пригнулся на дрожащих слабых руках… Приник губами к жилкам шеи – блаженный выдох из приоткрытых губ, ещё выше подбородок, напряжённее мышцы – и, наслаждаясь вкусом кожи, обласкал ключицы и ниже, ниже… Языком по твёрдой бусинке соска – бережно, обожающе, – коротко дёрнулись бёдра, дрогнул глубоко в груди отрывистый стон. Рамси вцепился в его ошейник, крутанул, придушил – до сдавленного дыхания, жалобных всхрипов; касания языка всё такие же ласковые, робкий вопросительный взгляд: «Я всё делаю правильно, милорд?..» – и чокнуто-увлечённый, горящий взгляд в ответ:
- Да-а…
Мелко подрагивая, прижимаясь к Вонючкиному телу приподнявшимися бёдрами, – Рамси дёрнул его ниже. Жёстко, беспрекословно – остановил вверху живота.
- Кусайся! – Хватка пальцев, вцепившихся в ошейник, пульсировала от возбуждения; вдох – края рёбер приподнялись, раздвинулись чуть шире…
Сдавленно выдохнув, Вонючка припал к горячей коже над самым животом: губами, языком, остриями зубов на грани чувствительности – будто ласка ножом, ещё и ещё раз, увлекаясь, тихо урча… Хриплый стон – хозяин вытянулся всем телом под широкими влажными поцелуями.
- Я-а… сказал… кусаться! – шалеющий рык сквозь зубы – и Вонючка, всхлипнув с заполошным ужасом, осторожно сжал зубами край рёбер. – Ещё!
Он легко куснул второй раз, почти отпрянул – Рамси резко выдохнул, выгнувшись – рывок! – за ошейник и сам навстречу… И Вонючка в ужасе взвыл, ощутив клыками треск вспоротой кожи. Затрясся, заполошно скуля – нет, нет, нет, я не хотел, простите, простите!.. – холодея и немея от железного вкуса на языке…
Упоённый возглас – без тени разума; будто только этого Рамси и хотел: сочащихся кровью порезов и чистого, всепоглощающего ужаса живой игрушки – в каждой нотке жалкого скулежа и в каждом дрожащем, бесконечно бережном касании языком… Ещё и ещё, благоговейно смывая кровь, извиняясь, влюблённо урча, едва дыша – и Рамси стонал в ответ так блаженно, что вместе со следами его крови медленно таял Вонючкин страх.
Дыхание всё чаще, глубокое, кайфное; пальцы, выпустив ошейник, вплелись в волосы над ухом – и Вонючка, зная этот сигнал, просяще-нежно провёл языком по животу. Блаженный выдох – увлечённое согласие – и лапки в обрезанных перчатках осторожно потянули вниз пояс джинсов. И первое скольжение языком – горячее, по всей длине – заставило хозяина дрогнуть и выгнуться с глухим стоном.
- Да-а… Хороший… – выдохнул Рамси, и пальцы поощрительно сжались в волосах.
Вонючка ласкал его увлечённо и нежно – ровно настолько, насколько позволяли смертоносные импланты; каждое прикосновение к ним – не к остриям, а к зеркально гладкой передней поверхности – так и пробивало сладким чувством опасности. О, Вонючка умел быть идеальным в пределах того, что ему было дозволено! Скольжения языка с упоительными лакающими звуками – каждый отдаётся волной сладкой дрожи, вспышкой удовольствия, – выласкивая каждый предельно чувствительный рельеф.
- Р-руку, – хрипнул Рамси – уже выгнувшись весь, мелко подрагивая, не дыша; Вонючка не колеблясь протянул четырёхпалую лапку к его растопыренным пальцам.
Прижмурился на миг, когда хозяин вцепился и стиснул – до сладкой ноющей боли, до тихого хруста; робкое сжатие в ответ – и, дёрнувшись всем телом, Рамси сдавленно взвыл. Вонючка с обожанием таращился на него во все глаза – на каждую сладкую судорогу, сотрясавшую крепкое тело, – благоговейно увлечённо сглатывая. Последняя волна напряжения – и хозяин наконец задышал: бессильно опав на скомканные обрезки паруса, пожирая взглядом преданно облизывающуюся Вонючкину физиономию…
Полуприкрытые хищные глаза светились в полутьме нереальной прозрачно-голубой опалесценцией; губы были приоткрыты и сухи, рубиновая серьга забросилась внутрь уха и поблёскивала там, точь-в-точь капля крови – таким Рамси Болтона могло видеть только одно существо в мире. Тяжело дыша, с заполошно колотящимся сердцем – от чего мелко дёргались рёбра слева, поблёскивая свежими разрезами, – он встянул игрушку для пыток выше, на себя. Ошалело-обожающие глазищи Вонючки были теперь прямо напротив нелюдских болтонских глаз – Рамси поцеловал его в морду, над клыком, как любимого пса, вжался носом сбоку от его носа и застыл так, блаженно уркнув.
- Умница и краса-авец… – выдохнул хрипло, почти нежно, почти благодарно.
Пригнув ниже, он уложил живую игрушку себе на грудь – а скорей уж просто уронил Вонючке на спину отяжелелые руки – и тот, удовлетворённо выдохнув, робко потёрся о хозяина щекой.
- Ты одеялко?.. – зачарованно, полуобморочно-сонно пробормотал Рамси.
- Я Вонючка! – тревожно отозвался питомец, напрягшись плечами – в ожидании жестокого обучения послушанию.
- И одеялко, – настоял хозяин строго, уже едва удерживаясь на краю сознания.
- Да, мой лорд, и одеялко… – покорно согласился Вонючка, блаженно улыбаясь в темноте.
Благоговейно держа на себе обмякшие крепкие руки, тая от тёплого дыхания в волосах на макушке – он завороженно слушал стук сердца под самым ухом. И в этой переполненной смертями верфи, на этом разбитом корабле, на полу разорённой капитанской каюты – Вонючка был совершенно неприлично счастлив.
Комментарий к 15. Разомкнувшийся круг (3) https://vk.com/kalech_md?w=wall-88542008_982
====== 16. Альтерация звука... ======
Хозяин уже давно спал, согревшись под живым одеялом, а Вонючка всё так же молча слушал неспешные удары его сердца и думал. Воспоминания, казалось бы, так надёжно похороненные и запечатанные запретом, теперь пробудились и никак не желали уходить, жалили взбудораженное сознание. Воспоминания не о себе, конечно, – но всё, что происходило с мальчиком по имени Теон Грейджой, почему-то стало близким и важным. И помнилось теперь совершенно ясно.
На корабле этому ребёнку было хорошо – Вонючка не сомневался. Время сгладило все недостатки и обесценило минусы, которые выглядели сейчас совсем незначительно, – особенно в глазах того, кто прошёл через пытки в дредфортском подвале. Пусть над Теоном смеялась Яра, называя его принцессой и хлюпиком, пусть Родрик и Марон не обращали на него внимания, слишком занятые своими делами и безразличные к мелкой шмакодявке. Пусть даже родители не возлагали на него больших надежд: светловолосый тощий кудряшка, абсолютно не самостоятельный – ну какой из него пират, даже дочка смотрится серьёзнее…
Но они всё же были семьёй – по крайней мере, другого примера семьи, кроме как родня Теона, Вонючка не смог бы назвать при всём желании – и заботились друг о друге в своей манере. В спокойные вечера собирались вместе в адмиральской каюте, и Бейлон Грейджой рассказывал байки из своего прошлого, учил детей морским хитростям или показывал приёмы рукопашного боя. Мать семейства смотрела на них с ласковой и довольной улыбкой, которую редко можно было увидеть на лице суровой пиратки, собственноручно отправившей на тот свет не одну сотню людей. Тогда Теон чувствовал, что они единое целое, – Вонючка не мог этого понять, но помнил как факт.