Кто-то приходил. Что-то говорили, что-то хотели слышать в ответ – Вонючка не пытался понять, Вонючка даже не различал людей между собой. Его вообще не существовало здесь, в настоящем, осталась только пустота размером с него самого: Вонючка весь целиком был обожанием, а теперь – зачем ему было существовать? Воспоминания, воспоминания, воспоминания – отравленные горечью осознания («боль-ше-ни-когда») – текли сквозь него, сквозь его бедную пустую голову, сквозь его боль, питая её до бесконечности. У воспоминаний был упоительный запах тёплой кожи, к которой он когда-то приникал губами, робко прикасаясь языком. Больше никогда. У воспоминаний был вкус утраты, сводящий судорогой нёбо. У воспоминаний был цвет крови и пронзительно-алой рубашки.
Если уйти от реальности достаточно далеко, глубже в небытие, можно было почти почувствовать это. Руку, треплющую волосы. Тёплые пальцы, потирающие ухо.
«Ты любишь меня, Вонючка?»
«Да, конечно, мой лорд».
Угнанный с дредфортской базы фургончик был целиком чёрный, без знаков различия. Он едва ли мог разогнаться быстрее тридцати лиг в час, да и опасно это было бы на таких дорогах – так что у Гриша было много времени, чтоб переварить случившееся. Чтобы из пучеглазого тряского шока перейти к оцепенению, а затем к постепенному принятию. Чтобы сжиться с мыслью, что прошлой ночью он убил человека и что наверняка это только первая веха на его пути бок о бок с лордом Болтоном.
Они добрались из Гришевой деревни к окрестностям Дредфорта глубокой ночью, бросили служебный джип на обочине подъездной дороги. «Забирай всё, не вернёмся», – предупредил Рамси, осторожно разминая руки: вправленные после вывиха запястья всё не давали ему покоя. Гриш едва ли запомнил путь через лес – такие непролазные заросли, что и лошадью не проехать, не то что машиной, – не заметил, как они оказались перед забором военной базы. Рамси сдвинул невредимый на первый взгляд сегмент ограждения и скользнул внутрь.
Гриш переживал: шеф, конечно, слышал от него о хорнвудских флагах, но вдруг при виде них сорвётся с катушек и утворит что-нибудь?.. Наверное, думал он слишком «громко»: Рамси обернулся и повторил свой жест – давний, казалось бы, из прошлой жизни: «откроешь рот – тебе крышка». Они крались, держась в тени, пока не миновали обособленную группку зданий – видимо, административные корпуса. Гриш осознал вдруг, насколько он плохо знает базу: теперь, ночью, из непривычной точки входа – даже дорогу к собственной казарме не нашёл бы.
«Жди здесь», – Рамси исчез в большом приземистом строении, и Гриш тревожно заозирался по сторонам: что делать, если заметят? Если окликнут?! Он едва успел разобраться, что перед ним столовая, только с чёрного хода – а шеф уже вернулся, сунул в руки обшарпанный пластмассовый брелок: «Вон тот фургон. Рули к оружейному складу».
Возле склада это всё и произошло. Гриш остался охранять машину – потому не слышал, о чём толковал Рамси со сторожем. Тот отшатнулся, повернулся было бежать – а шеф дёрнулся ему наперерез. Чёрные силуэты сцепились – и тут же распались: один осунулся вниз, а следом второй – на корточки, склониться, обшаривать.
Если бы Гриш не вертел головой, пока Рамси был в здании, – ни за что не заметил бы двоих патрульных, спешивших к складу. То ли охранник успел подать сигнал, то ли просто шли мимо – Гриш так и замер, наблюдая, как они приближаются к трупу... переговариваются... лезут в дверь! Секунда ужаса – и тело сработало быстрее, чем мозги: он распахнул дверцу и крикнул. Думал, шеф услышит и выйдет. Думал, шеф убьёт их обоих. Но один рванул к машине…
Принимая от Рамси неподъёмные деревянные ящики (один из них тот чуть не уронил, сквозь зубы взвыв от боли: подломилось перебинтованное запястье), помогая укладывать оружие между сиденьями – Гриш всё не мог отойти от пережитого, трясся. Он видел всего долю секунды, как разлетелось чужое лицо от его выстрела в упор: пугающе чётко, будто вспышкой из темноты. То, как вмялась переносица, а глаза, прежде чем лопнуть студенистой жижей, выпучились в разные стороны…
«Жми газ!» – щербатый оскал и бесцветные глазищи прямо перед лицом разбили наконец оцепенение. Гриш дёрнул рычаги и рванул с места – а выплеск мозгов, расцветивший водительскую дверцу, так и остался перед его взглядом. Что если навсегда?! Он хотел спросить – но, конечно же, не решился: сколько таких воспоминаний толчётся в голове у шефа? Или тот ухитряется их прогонять? Разузнать бы секрет, как это делается…
Дорога к особняку Фреев казалась бесконечной. Она тянулась с холма на холм, сквозь перелески и поля, ныряя то и дело в чащу леса – с редкими машинами, попадавшимися на ней... Неторопливо ведя фургон в тишине, наполненной только мерным шумом мотора, Гриш успел обглодать до косточек каждую мысль, что забредала в голову.
О заброшенной башенке в лесу, к западу от Дредфорта. Они добыли оттуда те самые обещанные «инструменты» – Рамси вынес их сам и загрузил в фургон, металлически гремя. Гриш вспоминал теперь, что рассказывал об этом месте Мошня на одном из их «уроков» с отрядом: «Она тут со времён войны со Старками стоит! Шеф нашёл ещё малым и вроде как базу свою основал, натащили мы туда всего всякого… А как Вонючка появился, так и стало там гнездо разврата и всяческих нездоровых манцев! Если ультрафиолетом посветить – такого можно насмотреться, что гадко будет к стенам подойти…» Тогда, ночью, Гриш опасливо косился на господина Рамси, вернувшегося из башенки в машину, – если бы повидал на своём веку чуть больше, то распознал бы на лице шефа ту самую застылую отрешённость от боли, после которой наступает отрешённость от жизни.
А ещё Гриш думал об ошейнике, намотанном на Рамсину руку поверх эластичного бинта. «Пока на собаке ошейник, её душой владеет хозяин, – рассказывала ещё в детстве Мэйген, старшая из его сестёр. – Когда собака умирает в ошейнике, то душа не может отправиться на небо, она заперта в теле. Надо снять ошейник, чтоб её освободить!» – «А если надеть этот ошейник на кого-то другого?» – «То собака мёртвая его за собой в могилу сведёт!» Гриш посмеялся тогда над детской страшилкой: он как раз готовился к поступлению в болтонскую академию, мнил себя крутым воякой… А теперь, косясь на шефа, всё чаще думал: а вдруг да и правда?..
Гриш не так много времени провёл во Втором Отряде, чтоб знать Рамси наизусть, но кое-что успел уловить и запомнить. Например, то, насколько тот был… живым? Напевал, шутил, много говорил, громогласно ржал вместе с бойцами, трепал Вонючку, пританцовывал на пассажирском сидении под гремящую из динамиков музыку… А сейчас Рамси просто сидел неподвижно и смотрел в одну точку. Временами кашлял, болезненно поджимая локоть к правому боку. И молчал, молчал. Гриш не решался включить радио: казалось, один лишний звук – и сорвётся, а убивать-то он мог в одно движение... Когда остановились перекусить, Гриш подвинул на середину ящика запакованную мамой нехитрую снедь – Рамси посмотрел равнодушно, будто бы сквозь. «Брезгует», – решил Гриш, почти не обидевшись (лорд же), и больше не предлагал. Он подумал мимоходом, что не помнит, ел ли шеф хоть что-то у него дома с тех пор, как в его полубессознательное тело перестали заливать бульон: едой заведовала мама с Мэйген. Купить ему, что ли, на заправке чего-нибудь? Вроде бы любит чипсы…
Когда Рамси вдруг заговорил – они как раз ехали по перевалу через холм, – Гриш так и подскочил, едва не сбив управление.
- Водитель не предвидится, – хрипловатый голос лорда Болтона был глух и бесстрастен. – Ты можешь оказаться менее долговечным, чем я. Надо тренироваться водить.
Гриша так и пробрало морозной жутью – и не только от этого небрежно-обыденного упоминания собственной смерти. Он помнил из «уроков» от Второго Отряда строгий наказ насчёт вождения: «Главное, что запомни: шефа пьяным за руль пускать нельзя! Отвлекай, как можешь, хоть обделайся перед ним и спляши! Трезвым, в общем-то, тоже, но трезвый он и сам не полезет… Шеф, понимаешь ли, в автошколе выучился и даже права купил, а ездить – не купил. Расколотил три джипа, чудом не убившись, да и успокоился на этот счёт, благо водителей полный гараж. Ну не его это, не его».