Впервые за более, чем девятнадцать лет своего материнства, Валентина подняла руку на дочь и вдруг испугалась своего действия не меньше самой Маргариты:
- Не смей говорить таких слов! - девушка вздрогнула от пощечины и пришла в чувства, точно проснувшись от глубокого кошмара, - Тебе есть ради кого жить, тебе не может быть все равно.
- Мама! Мамочка, - Маргарита снова разразилась рыданиями на груди у матери, захлебываясь собственной истерикой, горькой и неукротимой, как плачут маленькие дети.
И чувствовала себя Маргарита той маленькой птичкой, что раз за разом напарывается на терновый куст, в кровь раня свою грудь.
- Тебе есть ради кого жить, - тихо повторила Валентина, - твои дочери нуждаются в тебе. Они лишились отца, так не лишай их ещё и матери.
И Маргарита понимала, что не имеет права опускать руки и бросать на произвол судьбы беззащитных созданий, только начинающих жить и так напоминающих ЕГО. И того, кто только готовится появиться на свет, подрастая в её чреве, сейчас полностью зависимый от матери.
Вместе с детьми мы получаем уникальный шанс прожить жизнь заново. Кто сказал, что невозможно вернуться в детство? Впереди - детский сад, рисунки гуашью и акварелью, первый класс, первая любовь и выпускные экзамены. Уникальный шанс заново учиться и познавать окружающий мир, который судьба может подарить человеку.
- Конечно, мама, - Маргарита шмыгнула носом.
- Тогда, для начала, принеси ножницы, будем спасать твою прическу, - велела мать.
Потом девушка, продолжая шмыгать, сидела на кухонном табурете, пока мать пыталась совладать с тем кошмаром, что остался на голове после её стрижки. Маргарита молча опустила голову, пытаясь понять, где ей взять сил, чтобы донести страшную правду семье мужа, особенно когда сама она в неё решительно отказывалась верить. Хуже будет, если они узнают из газет или выпуска новостей. Как сказать матери, что её единственный сын погиб? Есть ли в мире такой язык, что способен утешить? Как ребенку объяснить, что его отца больше нет? На каком языке?
- Ты - мое все, моя любовь, моя улыбка, мой свет, моя боль, мое утешение и мой грех…
Посреди полумрака комнаты, практически не освещавшейся через плотно зашторенные окна, в кресле старинной работы устало откинулся смуглый мужчина. Несколько длинных прядей его темных волос прилипли на вспотевший лоб, а иногда подрагивающие ресницы выдавали, что его сон был беспокойным. Даже во сне Джон с трудом сдерживал стон, из последних сил держась не поддаваться гнетущим мыслям.
Неужели такова расплата за то, что один-единственный раз не подчинился правилам? Но он просто не смог... не смог в тот день дать умереть этой девочке. А стоило ему потом взглянуть в её огромные, влажные от слез глаза - и уже не было ни единого сомнения в том, что он поступил верно... единственно верно. И он снова готов отдать свою жизнь в обмен на её. За что он полюбил эту девочку? За её удивительные большие глаза? За её свет? Что же в ней было такого, что заставляло биться его сердце, спрашивал он себя порой, но смесь в ней детской чистоты и невинности, женственности и чувственности сводила его с ума. Да разве любовь задается такими бессмысленными вопросами? Любят не за что-то, а потому что. Любовь не приемлет ни причин, ни обоснований - они ей попросту не нужны. Она заполняет собой, не оставляя места для сомнений и пространных рассуждений.
Пусть ненавидит, если ей так будет легче, он переживет и смирится - только пусть продолжает жить. У неё впереди вся жизнь, а у него уж нет будущего. Ради неё и ради детей, он должен отпустить... Думал, что мертвому будет всё равно, но отчего тогда такая боль затопляет, что невозможно дышать?
А ещё он переживал за мать. Женщина уже похоронила одного любимого мужчину, как она перенесет весть о гибели единственного сына? А его собственные сыновья и дочери? Сможет ли он когда-нибудь искупить свою вину перед ними? Да и возможно ли подобное оправдать? Простить, что его нет рядом с ними... Он так точно не сможет простить самого себя. Отец его в гробу бы перевернулся, глядя на сына теперь.
Теперь же он вынужден оставить их - это всё, о чем мужчина мог думать сейчас, едва выдерживая натиск всех этих чувств. Его чувства больше никогда не достигнут небес.
Нет, Лаура не зрения его лишила, она забрала у него саму жизнь. Свеча отдавая свое тепло, сгорает, а звезда, прежде чем упасть, освещает своим светом тьму... Он был сейчас этой свечой, этой звездой...
- Ваша Милость, проснитесь, ваша милость, - мягкая женская рука аккуратно легла ему на плечо, и приятный голос грудного тембра продолжил, - Я принесла вам ужин.
Не самое худшее пробуждение из возможных, чего греха таить.
Ему помогли подняться, и мужчина уловил тонкий аромат женского парфюма, а руки, помогавшие ему, были нежными и ухоженными и пахли сандалом.
Расположившись за обеденным столом, дальше мужчина хотел уже самостоятельно обслужить себя, но все те же руки продолжали его ненавязчиво направлять.
- Меня зовут Тристана, господин, - голос не был вкрадчивым и льстивым, он лился ровно и свободно, в нем звучало искреннее участие, - Я здесь для того, чтобы служить вам.
Мужчина негромко усмехнулся, повернув лицо на звук ее речи:
- Сейчас мне более необходим друг, а не слуга, - Джон кивнул, приглашая собеседницу присесть рядом с ним за стол, - Не желаешь разделить со мной ужин? Тристана, верно?
- Но... Господин уверен в том, что хотел бы видеть меня рядом за своим столом? - голос женщины дрогнул, - Никто и никогда не предлагал мне ничего подобного... Мое дело - исполнять желания господина.
Мужчина на секунду задумался, потом улыбнулся:
- Тогда представим, что я желаю, чтобы ты разделила со мной этот ужин. Тем более, что мне бы действительно этого хотелось.
- Слушаюсь, господин, - женщина поклонилась и робко присела на самый край соседнего стула. Он не мог видеть её, но слышал мягкое шуршание её одежд.
- Не господин - друг. Мы оба теперь одиноки и растерянны, так почему бы нам не поддержать друг друга, не скрасить это одиночество, - и чувствовалось, что он нуждается в этом гораздо больше, чем она сама, - Повтори: друг.
Мужчина настаивал, и она послушно повторила за ним, точно пробуя на вкус это слово:
- Друг... - задумчиво протянула джинния, дивясь тому странному теплу, что оно вызывало, - Марк, наверное, тоже мог бы стать мне другом... Он первый, ещё до господина, интересовался моей судьбой...
Она хотела было погрузиться в созерцание собственных дум, но оживившийся при упоминании Марка мужчина отвлек её внимание своими расспросами:
- Марк? - Джон ухватился за упоминание этого имени, как утопающих хватается за тоненькую соломинку, - А как же выглядел знакомый тебе Марк? Это был высокий, худой и бледный сероглазый юноша?
- Это определенно он, - от удивления Тристана даже отложила в сторону столовые приборы, - Но откуда господину известно?
С интересом наблюдала она за изменившимся его лицом.
- Я знаю его, славный молодой человек, сильный и надежный, - мужчина немного помедлил, прежде, чем продолжить, - Мне нужна будет твоя помощь. Поможешь мне, Тристана?
- Как другу? - с опаской и некоторым недоверием чернокожая джинния посмотрела на него.
- Мне нужна твоя помощь. Помоги мне, прошу тебя, - Джон накрыл её руку своей теплой ладонью, и что-то в его словах заставило поверить, а его тепло согревало и успокаивало, - И я не забуду твоей доброты, я сделаю всё, чтобы ты стала свободной - даю слово. Мне нужно убедиться, что близкие в безопасности, и передать послание Марку.
- Госпожа не одобрит этого, Ваша Милость, - слабо возразила Тристана, густо покраснев.
- А мы не скажем ей, - мягко шепнул мужчина, - И она ничего не узнает.
- Я подумаю, что смогу сделать для вас, Господин, - осторожно, расплывчато произнесла женщина.
- Расскажи мне пока о себе, - попросил Джон. И она поддалась потребности быть откровенной с ним, поведав о своей жаркой родине, где дуют горячие ветры, где вода ценится дороже богатств, где некогда, среди каменных дворцов и храмов, её народ жил в гармонии с окружающей природой, следуя древним традициям, бережно хранимым и передаваемым из поколение в поколение. Сейчас уже от её народа, бывшего когда-то довольно многочисленным, остались считанные представители - в том числе, и она сама.